флешмоб с драбблами. тур 3

[fffddd]

на этой неделе песню выбрала  Silver_autumn

Канцлер Ги "Тем, кто сводит с ума".


так как в связи с малой активностью народа и моими личными обстоятельствами флешмоб продлевается еще на неделю, я решил устроить произвол и добавить еще песню. вдруг кого-то еще вдохновит на творчество))

Аквариум. Моей звезде


поправка к правилам флешмоба:
уважаемые авторы! ваши драбблы высылайте мне в умыл, а я буду выкладывать их без указания авторства. думаю, так будет даже интереснее. но и вы уж продержитесь до конца недели и не спойлерите. если захотите ответить на комменты, делайте это анонимно, ок?


выкладываю драбблы, присланные на данный момент. жду еще

>АПД. ну и хде?(с) почему никто ничего не пишет? давайте, порадуйте меня! пришлите мне драбблов, и чтоб не хуже этих!
АПД 1. добавил еще драбблик. и продолжаю ждать новых поступлений!
АПД 2. еще драббл! люди, у вас есть две песни и время до пятницы! творите!
АПД 3. добавляю еще один драббл. даже не драббл, а практически мини. очень интересный.
и напоминаю: две песни, два дня в запасе
АПД 4. пополнение! и мне интересно, никто кроме меня не читает чтоле? почему бы не написать авторам пару отзывов, а? не лентяйничайте! и напоминаю: у вас еще есть время!
АПД 5. ну вот ребята, последний рывок. выкладываю последний драббл, а завтра постараюсь прийти и сделать голосовалку. у вас есть время все прочитать и определиться с фаворитами

1. оридж, почти мини
Взгляд с другой стороны
- Чувак, завязывал бы ты! Это уже третья за последние несколько дней, не надоело?– судя по скептическому выражению лица Стива, с которым он прикурил сигарету, забрасывая смятую пачку в мусорку на другой стороне пустого спортивного зала, нет. Гейб привычно хмыкнул, стаскивая толстовку и падая на скамейку рядом. – А то сотрёшься раньше времени! И тогда тебе уже ничего не поможет, и только вечная память в женских сердцах останется о твоём нижнем друге, и будут её передавать из уст в уста, из поколения в поколение… - выдержав благочестивую паузу и заржав, как конь, парень вытащил бутылку минералки из рюкзака и присосался к ней.
Ему, по большому счёту, было всё равно, что творит его друг, его он знал с тех пор, как тот пузыри слюнявые пускал, правда, ни тот, ни другой этого не помнят, но семейная история говорит именно об этом. Да и кто так не утешит очередное разбитое сердечко, как не лучший друг виновника, всё понимающий, всё знающий, к кому, как не к нему, прийти за помощью и поплакаться на его плече… Ну, или ниже, всё зависит от положения. Так что, можно сказать, у них был взаимовыгодный тандем. Даже уже традиция какая-то сложилась, немало забавлявшая обоих – бежать к Гейбу и узнавать, не может ли он что-то сделать. Как будто серьёзно думали, что из-за очередных длинных ног и груди, едва дотягивающей до второго, он станет вообще заводить разговор на эту тему. Его вообще всегда удивляло, чем все они думали, когда вешались Стиву на шею, на которой ещё не прошли засосы от другой. Может, надеялись, что тот изменится, и она окажется той единственной и неповторимой, которая скрасит его жизнь от двадцати и до смерти, может, ещё что. В сущности, его это не заботило.
- Надело? – добавив к скептическому лицу ещё и скептицизма в голос, двинул бровями Стив. – А тебе не надоело прыгать тут с мячом до одури, жрать свою здоровую еду, и возиться с этой истеричкой Эм? – развалившись на скамейках и привалившись спиной к верхнему ряду, он задумчиво выпускал дым, даже не пытаясь разогнать его рукой. Без разницы, любят его тут за то, что он тянет футбольную команду колледжа, или за это же терпят, главное, что за это ему многое позволяют. Курить в спортзале, нагло выпуская дым в глазок видеокамеры – это из этого «многого». Пропускать занятия, игнорировать форму, пить пиво, не выходя из кампуса – приятные бонусы, которыми директор готов расплачиваться за победу на чемпионате штата и возможность выхода в финал.
- Оставь Эмили в покое, - привычно огрызнулся Гейб, вставая со скамейки и встряхивая плечами. – Если ты не можешь и недели продержать свой член в узде, это не значит, что все должны быть такими же! – недовольно покосившись на развалившегося переростка и пнув его ноги, чтоб не заслонял проход, парень спустился вниз, подбирая лежавший на полу баскетбольный мяч. Эмили была девушкой Гейба уже два месяца, чем он немало гордился, а Стив злился.
- Смотри, твой у тебя совсем отсохнет! Она тебя ещё не грозила отлучить от тела? – ехидно усмехнувшись, Стив затушил окурок о железную ножку скамейки, привставая и разминая плечи, туго обтянутые футболкой. За это время МакНейра сменилось несколько Кэтти, одна Люси, одна Эвелин, и теперь грозила свершиться мечта юности – две близняшки – блондиночки из группы поддержки с потрясающей растяжкой и почти третьим размером. Просто загляденье смотреть, как они прыгают на тренировке. А у его лучшего друга была занудная истеричка Эм, характер которой не скрашивал даже её второй полный, вполне приличной длины ноги и статус племянницы директора. Одних только скандалов на тему «Ты не смеешь с ними общаться, если у тебя есть я!» хватило бы Стиву для того, чтобы давно помахать девице ручкой и благополучно о ней забыть. А Гейб терпел. И ему тоже было, в общем, всё равно, что творится у Дейкса в постели, если бы теперь не приходилось разбираться самому со всеми этими рыдающими и обвешанными соплями от неразделённой любви девчонками. В Гейбриэле Дэйксе было одно замечательное качество, которое немало облегчало жизнь Стиву – он мог без ущерба для собственного мозга слушать это нытьё, смешанное с рыданиями, умудряясь утешать очередную несчастную доступными способами. Иногда очень громкими, стены в кампусе тонкие. Зато всегда действенными. А теперь появилась эта чертова Эмили, которая закатывает истерики и вся налаженная система летит к чертям.
- Смотри, как бы девчонки не сговорились и не устроили бойкот тебе! – сделав несколько обманных пасов перед невидимым противником, Гейб сам у себя перехватил мяч и закинул его в кольцо. – Я тогда посмотрю, как ты запоёшь… - хохотнув, он снова закинул мяч, вытирая мокрое лицо майкой. – Кинь воды! – пить на тренировках не советовали, но всё равно, пока никого нет.
- Мне? – Стив растянулся в похабной улыбке, кидая в друга бутылку. – Шутишь? Тогда на следующий день будет апокалипсис! – с неописуемым самодовольством на лице парень раскурил очередную сигарету. Скромность никогда не была его отличительной чертой. Скорее, он был реалистом, знающим, чего хочет и чего стоит ждать. И ожидания никогда его не обманывали.
- На их месте я бы давно отрезал тебе яйца! – фыркнул блондин, ловя запущенную в него бутылку и глотнул минералку, запуская её обратно. Дружески целился прямо в голову, вдруг повезёт.
- Ты никогда не был на их месте! – заржал Стив, уворачиваясь от летящей в него бутылки, которая с грохотом врезалась в спинку скамьи. – А я давно предлагал тебе, ты только свистни, я всегда готов!
- Идиот! – привычно отмахнулся Гейб, жалея, что нечем в того запустить, разве что мячом, но тогда вышибет и без того скорбной головы друга последние мозги. – Ты не устраиваешь меня, как парень, так что не тешь себя надеждами! – все эти шуточки про гомиков давно уже стали частью их ежедневного обихода, давно перестав как-то напрягать, осталась только привычная реакция.
- Ты даже не знаешь, какой я, как парень! – подначил Стив, лениво потягиваясь и запуская пятерню в стриженные неровной шапочкой тёмные волосы, моментально вставшие дыбом.
- Ха! Сволочь, негодяй, поддонок, трусливый тип, альфонс, бабник, - с ходу перечислил Гейб, даже перестав мяч кидать ради такого. – И это только Люси… - с пониманием дела констатировав факт, в последний раз закинул мяч в кольцо, оставляя его на полу. – Если напрягу память, ещё с пыток вспомню, - безразлично пожал плечами Дейкс, забираясь на скамейки и усаживаясь в ожидании остальной команды.
- Он нет, не надо, избавь меня от таких подробностей, - протестующее поднял руки верху МакНейр. Он и так мог дословно рассказать, и даже интонацию передать, с какой это говорилось. Ничего не меняется.
Его устраивало подобное положение вещей, и менять он ничего не собирался, как и вникать, что и почему. Он не обещал вечной любви, поцелуев под луной, высоких отношений. Он вообще ничего не обещал, да и говорил мало. Но, как оказалось, это и не нужно было, достаточно было имиджа лучшего квотербека и его внешности, всё остальное было не важно. Ему даже не нужно было торжественно объявлять, что вакантная должность свободна. «Свято место» пусть не бывает. Так какие могут быть к нему претензии после пары ночей? То, что никто не задерживается в его постели дольше недели, максимум, пары при хороших раскладах, знали все. И, тем не менее, каждая вторая мечтала его в этом переубедить. Глупо. Каждый раз выслушивать одни и те же объявления и упрёки было нелепо, сначала Стив ещё удивлялся, а потом просто перестал обращать внимание. Всегда находилась та, которая была готова скрасить эту и следующую ночь вместо ушедшей рыдать на плечо к подругам. Половина из которых уже побывала там же, с тем же исходом.
- Думаешь, я не знаю? – иронично приподнял он бровь, глядя на друга. – Стив поддонок, Стив подлец, как он мог, за что он так со мной… - писклявым голосом передразнил МакНейр женские рыдания, брезгливо скривившись и язвительно смеясь. Через полчаса его ждали в кафетерии близняшки, и настроение было соответствующим.
- Вот думаешь, чего им всем надо? – в минуты затишья на Стива находило желание потрепаться о вечном и философском. – Любви до гроба? Готов поспорить, что через год каждой третьей куколке это точно бы надоело. Им нужен я, - без всякой скромность парень повёл широкими плечами, с самодовольной усмешкой приглаживая волосы. – Я, моя машина, пройтись со мной от ресторана и обратно, чтобы завидовали все остальные, кому такого не обломилось. Я – как символ… - выдержав театральную паузу, МакНейр фыркнул, откинувшись на спинку скамьи. – Чтобы они могли похвастаться вечером подругам: «Я та, ради которой Стив изменился!» - скорчив жеманную рожицу, пропищал Стив, хлопая глазами и кокетливо закусив нижнюю губу, заставив Гейба от хохота сложиться пополам, чуть не свалившись на пол.
- А Стив меняться не собирается, - хотя Гейб об этом и так слышал сотый раз, но перебивать смысла не было, пока это словесное озарение не пройдёт, МакНейр всё равно не заткнётся. Оставалось просто терпеть и ржать, наблюдая за тем, как друг пародирует очередную малышку, которая наверняка следующим вечером будет умолять Гейба же что-то сделать и поговорить с МакНейром на счёт неё.
- Скучно даже иногда, - Стив со вкусом затянулся, проигрывая на лице всю гамму чувств. - Каждый раз один и тот же сюжет. Знакомство – постель – слёзы. Было бы хоть что-то оригинальное. И заметь, я никого насильно не заставляю и в постель к себе не тащу. Сами туда прыгают, сами себе что-то придумывают, а виноватым хотят выставить меня. Ну не дуры? – в ответ на это Гейб равнодушно пожал плечами, даже не собираясь начинать новую ветку разглагольствований. Риторические вопросы ответа не требуют.
- Сти-и-и-в-и-и-и! – сладкий, как патока, дуэт женских голосов разрушил их мужскую идиллию. Парни одновременно обернулись к дверям спортзала, Гейб недовольно дёрнув лицом, а Стив расплываясь в такой же сладкой улыбке, всем своим организмом излучая готовность к немедленному разврату и грехопадению.
- Эл? Энди? – даже не видя лица друга, Гейб мог сто стопроцентной вероятностью сказать, что сейчас на нём играет фирменная усмешка. Подхватив рюкзак, МакНейр двинулся вперёд, сияя улыбкой и козырнув другу двумя пальцами. Объяснять ничего не нужно было.
- Чувак, с тебя пиво! – со смехом махнул в обвитую женскими ручками Гейб, снова подбирая мяч и прицельно закидывая его в кольцо. В отличие от девушек, свято верящих в то, что одна из них обязательно станет королевой сердца Стивена МакНейра, он заранее знал, чем это кончится. И, признаться честно, левую бы он утешил с большим удовольствием. Дэйкс усмехнулся, с грохотом впечатывая баскетбольный мяч в гулко отдающуюся стену. Всё как всегда, всё как обычно.
В этом мире вообще мало что меняется. И это прекрасно.

2. оридж
Ты зовешь ее «своей звездой». Она вспыхивает и прячет взгляд за длинными ресницами.
Ты берешь ее под руку и ведешь в главную залу, приобнимаешь за талию и кружишь в вальсе. Она нежно улыбается и робко прикасается к твоему плечу рукой в тонкой перчатке.
Ты отодвигаешь для нее стул и предлагаешь вино – глубокого гранатового оттенка, с ноткой вишни. Ее щеки розовеют, и она запрокидывает голову, смеясь удачной шутке.
Ты приглашаешь ее прогуляться по саду – ветер шелестит невесомой тканью ее юбки, играет с небрежно выпущенным из высокой прически темным локоном. Она – хмельная от напитков и тебя – осторожно следует в глубь зеленого лабиринта.
Ты осматриваешься и увлекаешь ее в увитую плющом беседку. Она послушная, ждет от тебя чуда и предложения.

Я знаю, что должен волноваться. И волнуюсь. Знаю, что должен следить взглядом за вашей такой красивой и разной парой – и вновь и вновь поднимаю на вас глаза. Когда вы исчезаете из виду, сердце колотится уже в горле, перекрывая доступ воздуха. Я не имею права на тебя.

Вы возвращаетесь через час, три минуты и восемнадцать секунд. Рука в руке, ее губы подрагивают, ты смотришь прямо и уверенно. Сильный. Гордый собой. Я почти уже не дышу. Мне очень страшно. Ты провожаешь ее до ее покоев – когда ей выделили покои? Когда узнали, чья она дочь? Не важно. Важно, что ты шепчешь ей на ухо что-то, а она тепло смотрит на тебя и кивает. Мои пальцы немеют – так сильно сжаты кулаки.

- Я ей сказал.
- Что?
- Ты знаешь.
- Когда свадьба?
- Чья?
- Твоя.
- Кхм…
- А?
- Ты идиот!
- Наверное.
- Такого закона я не издам.
- В смысле?
- Без кольца обойдешься, придурок! Иди сюда.

3. мини
Вытянутый, прямой и звенящий как струна, отец Маркус шел по залитой мягким вечерним светом галерее. Он стыдился этого места. Он тянулся к нему.
Это было неправильно для священника – испытывать подобные чувства, и святой отец всячески боролся с искушением: находил новые тропы, стремился обойти это поистине дьявольское место. Нечистый обосновался здесь, в сердце храма Божьего, дабы вносить смятение в душу, сбить с избранного пути служителя храма. Но вновь и вновь, будучи во власти непреодолимого желания видеть свою слабость, отец Маркус сворачивал в эту колоннаду и рассматривал святые статуи небесных ангелов, вгоняющие в нечестивые мысли только – он был абсолютно уверен – его одного.
Выполненные в мраморе, созданные рукой искусного скульптора, посланники небес были истинно божественно прекрасны. Статуи приводили в благоговейный трепет прихожан – и это было правильно и ясно. Точеные профили, выразительные глаза, тонкие губы и легкие не-каменные крылья, сложенные за спинами, прячущиеся под накидками… Отец Маркус не мог отвести взгляда от великолепных изваяний, наделяя их нечеловеческими, сверхъестественными чертами, сводившими его с ума. Служители храма восхищались им, стремящимся к свету и духовности столь неистово. А он сам отчаянно просил небо изгнать неправедное из его сердца, дать ему волю отвести взгляд от гладкого белого камня, от владевших им всем созданий руки человеческой и длани Господней. Как можно было искуситься самыми чистыми и прекрасными духами неба?! Он не представлял возможным, что служитель церкви может питать чувства, столь недостойные крылатых творений Всевышнего. Отец был осведомлен о своих – прости, Боже милостивый, – коллегах и их увлеченности юными девушками их паствы. Или мальчиками из церковного хора. Но его собственная кара, молчаливая, указующая и спускающая с небес в тьму египетскую – непреодолимая, манящая ненормально, болезненно – не отпускала, не уходила.
И все смятение было не в телах ангелов, не в их изяществе – это отец постиг вечность назад – все дело было в небе, которое плескалось в них. Трепещущее в беломраморном оперении, переполняющее светлые глаза и залегшее нимбами в волосах, оно омрачало разум своей недоступной близостью, тем, как страшно рядом оно может быть. Что его можно коснуться рукой и так и не познать его. Отец Маркус считал, что плох рассудком – ночами он видел яркие сны о золотых искрах и неизбывной лазури, и как он скользит по небу. Или врывается в него, отталкиваясь от земли, примыкая к сонму других парящих, с развевающимися, хлопающими за спинами плотными накидками. Ангелы метались меж облаков, неспокойные, стремящиеся собрать солнечное золото, и Маркус тоже стремился помочь им, гоняясь за чем-то большим и необходимым. И следил за особенным ангелом, указывавшим ему цель. Сам себя считая богохульником, он просыпался в холодном поту и не мог успокоить бьющееся в костяной клетке сердце, сумасшедшей птицей рвущееся на свободу.
Он был найден девять лет назад у ступеней прихода, окровавленный и избитый. Он не помнил ничего, ничего не чувствовал, когда чужие холодные руки подняли его, как накладывали швы, как омывали и забинтовывали. Его нарекли Маркусом, как избитого язычниками святого, дали пристанище, а много позже он был избран пресвитером. Маркус верил во Всевышнего, давшего ему шанс жить и служить своему спасителю. Он верил в чудо и чудо создающего. Он боялся признаться, что не может дать Чудотворцу имя – загнал это понимание так далеко, что осязал его только в минуты отчаяния, присущие каждому смертному. В его случае отчаяние подкатывало, когда пустота черного пятна в памяти разрасталась в бездну, поглощая и оставляя трястись в морозном ознобе.
Грех искушения небом он не мог скрыть так же глубоко, потому облекал его в форму восхищения первым созданием Божьим. Но этим он только больше грешил – лгал себе. И знал об этом.

– Отец Маркус, я бы хотел обратиться к вам.
– Да, пожалуйста.
– Необходимо посетить Абрайчейн – это в Хайленд – и задержаться там на некоторое время. Отец Александр плох сердцем и просит помощи консистории. Воскресное богослужение он провести в силах, но с начала следующей недели вряд ли сумеет – без ущерба для здоровья.
– Конечно. Я отправлюсь завтра после заутренней.

В сельском автобусе было душно. Воротничок давил, черная сутана покоилась в дорожном саквояже, но рубашка неприятно липла к телу. И клирик принимал это. В голове все еще гудело утреннее богослужение, раздавались голоса – близкие воспоминания, простые и светлые. Вчера его опять преследовал «небесный» сон. Яркие блики золота, мелькающего посреди залитого синим простора солнечными зайчиками, горячечными искрами все еще носились перед глазами. Отец Маркус сжал сильными пальцами переносицу и закрыл глаза. Стало хуже. Его мутило.

На автобусной остановке Маркуса встретили и проводили до церкви. Приятный престарелый отец Александр смущенно улыбался, молча извиняясь за причиняемые неудобства – молодой священник выглядел недовольным, но смотрел с пониманием. Как если бы просто принимал случившееся как должное, но нежеланное. После трапезы отца Маркуса проводили в небольшой домик и просили сообщить, когда он будет готов встретиться с отцом Александром для более продолжительной беседы.

«Инструктаж», – подумал Маркус, распаковывая вещи. Неизвестно, сколько он здесь пробудет. Отец Александр не выглядел смертельно больным, но в его возрасте в любой момент может случиться непоправимое. На все воля Божья.
Солнце уже клонилось к горизонту, не по-шотландски опаляя верхушки деревьев. Недалеко от жилища, где его временно поселили, рос густой лес.
– Туда не ходит никто, святой отец, – сообщил юный, немного испуганный служка, – там всякое случается. Люди плутают, звуки нелесные раздаются, волки уж очень страшно воют. И вам туда не стоит захаживать, всё спокойнее. А если прогуляться захотите, так у нас тут лесов много еще. Как надумаете – я вам покажу. Ну, я пошел?
И, сдавленно кивнув на прощание, мальчишка поспешно ретировался – отец Маркус, когда был серьезен, выглядел несколько недружелюбно. Он ведь не виноват, что ему по рождению выпало быть таким – неизящным, даже грубым, наверное. Навряд ли в другой жизни он служил Богу или изучал искусства. Кем бы он ни служил, кем бы ни являлся – студентом, беглым уголовником, неудачливым путешественником, обобранным бандитами – это было девять лет назад. И было ли что?
Отец Маркус распахнул дверь и осмотрелся – лес высился, упирался в единственное пушистое облако островерхими елями, темнел, отваживая любопытных. «Нет, так нет», – клирик развернулся спиной к запретной территории и закрыл за собой дверь – оставалось еще несколько незавершенных дел.

Следующие два месяца несвойственного Шотландии лета пролетели – нет, пронеслись – в рутинном круге забот: службы, исповеди, крещения, венчания, отпевания… Селение лежало аккурат между Инвернессом и Лох-Нессом, настолько незначительное, что детишки ездили в школу на автобусе – или в Инвернесс, или в Дохгаррох. Делать в этом закутке Хайленд было совершенно нечего – помимо ежегодных лесных празднеств и регулярных поездок в Лох-Несс на заработки все население вело тихую размеренную жизнь, которую многие бы себе желали. Отец Маркус был счастлив: за играющих детей, за судачащих старушек, за усталых работяг, возвращающихся домой после трудового дня. И он служил Богу. Чего еще желать?
В конце августа случилось несчастье – отец Александр скончался. Хорошо, тихо, во сне. После недолгих уговоров отец Маркус согласился принять приход Абрайчейна – место было тихое, да и знакомое уже. А большие города священник не любил.
Осень сменила летний зной привычными дождями и порывистым ветром Северо-западного нагорья – отец Маркус вдыхал свежий влажный воздух полной грудью, распахивал окна в доме и улыбался. Как-то он слышал, как ребятня полушепотом говорила о его улыбке – будто она существует отдельно от хозяина, так несвойственная его лицу. Но священник спокойно пропускал мимо ушей детские страшилки. Мальчишки.
К концу сентября утро уже встречало выходившего на порог отца Маркуса зябкими объятьями, и тот, наконец, облачился в сутану. Странно, ему казалось, что такая одежда – в пол – совсем не теснит движений, будто с детства только что и ходил что в платье до пят. Когда поднимался ветер, то подхватывал полы, и клирик чувствовал ту легкость, которая неотрывно цеплялась за него – сны последовали за ним на север, но теперь стали легче, светлее, избавившись от груза зримых мраморных фигур. Только небо теперь было четче – слишком походила местная синь на ту, из ночных полетов. И еще теперь он видел ангельские лица – только некоторые, чаще – глаза. Ярко-зеленые и светло-серые, почти детские. Черные, глубокие. Чайные, мягкие, добрые… Он медленно сходил с ума.

На День Святого Михаила в Абрайчейне был большой праздник – шотландцы любили его и считали одним из главнейших. На деле это был день сбора урожая, но отмечали его красочно и широко. Отцу Маркусу выпала честь открыть его – как священник, он, верхом на белом коне, возглавил процессию к церкви. Богослужение было наполнено особой атмосферой всеобщего ожидания – чуда ли или праздничных угощений. Но когда селяне вышли за порог после службы, выглянуло солнце, не показывавшееся уже с неделю - что было встречено как добрый знак. Жители вынесли на площадь столы, а хозяйки напекли теплых сдобных лепешек – струаны Святого Михаила. Воздух наполнился ароматами свежего хлеба, печеных яблок и моркови и жареного мяса ягненка, которое готовили по особому древнему рецепту. Клирику нравились старые традиции, хоть и восходившие к язычеству, но дарившее тепло и освещавшие людские лица улыбками. Вечером в большом доме будут танцы и обмен подарками, а сейчас – ярмарка, на которой семьи хвастались друг перед другом урожаем и гордились умелыми хозяюшками. Маркус пробыл на площади около часа, а потом возвратился домой, нагруженный корзиной, полной овощей, фруктов, струанов и любовно завернутой в фольгу баранины. Жители души не чаяли в немногословном молодом святом отце, оставшимся с ними. Значит, хороший человек.
Дома можно было расслабиться и заняться праздным чтением – отцу редко удавалось посидеть в полдень у окна и провести время за жизнеописанием чудотворца-святого. Но сегодня был как раз такой день, когда было все хорошо. Отец Маркус раскрыл тяжелый том и углубился в «Книгу Чудес», повествующую о шестидесяти шести деяниях святого Антония Падуанского.
Когда он дошел до Пятидесятого чуда, в дверь постучали – тревожный звук, не предвещавший ничего хорошего.
– Войдите, – отец Маркус отложил книгу и поднялся из кресла. В дверь заглянула испуганная Абигайль – жена кузнеца Маккалистера – и, захлебываясь, начала говорить о сыне и его товарищах, глупом мальчишеском споре, о лесе и о том, что после их ухода чащу будто заволокло туманом. Заламывая руки, женщина просила о молитве за детей, а отец Маркус уже натягивал куртку. Молитвами помочь можно, но лучше он примет непосредственное участие в поиске нерадивых сорванцов. А помолиться можно и в пути.

Чем дальше уходили в лес поднятые на поиски мужчины, тем темнее становилось. Дух праздника все еще витал среди людей, но приглушенный, выцветший. Парни шутили скорее для поддержания духа, а не от беспечности и испытываемой радости. Им так долго внушали, что лес заповедный, что даже будучи вместе, они его опасались. Отец Маркус молился. И шел вперед. Внезапно все его спутники свернули – кто вправо, кто – влево, они будто огибали поляну, на которой колдовским маревом светился «ведьмин круг». Священник даже вздрогнул сперва, и только потом вспомнил о люминесцентных грибах, образующих круги на опушках и приводящих заблудших путников в священный трепет. А он как неуч – грибов испугался. Не веря в дедовы приметы, отец Маркус прошел поляну насквозь – прямо через круг и присоединился к перешептывающимся мужчинам, которые при его виде стихли и свернули на ближайшую тропу.
Следующие полчаса спасатели прочесывали лес, и в итоге именно Маккалистер наткнулся на яму, куда свалились все трое спорщиков. Мальчишек вытащили, пообещали хорошую взбучку и отправились обратно – благо, кто-то прихватил с собой светоотражающие маячки-ленты и закреплял их на протяжении всего пути. Хорошее настроение возвращалось, отцы и братья, изредка отвешивая понурым приключенцам подзатыльники, прикладывались поочередно к прихваченной фляге со скотчем, разогреваясь перед ночным гулянием. К Маркусу подошел тот, что был старше всех – кажется, Финниган – и неодобрительно взглянув на клирика, пробормотал:
– Зря вы, святой отец, не прислушиваетесь к суевериям. Говорят, пройдешь по «ведьминому кругу», да и не вернешься. Отец моего прадеда так сгинул. Все видели, как он вошел в этот треклятый лес. И все знают, что грибных колец тут не сосчитаешь. Прошел он лес насквозь – и исчез.
– Будь спокоен, Харельт, Бог защитит, – отец Маркус улыбнулся одними губами. – И от ведьмовских заклятий тоже.
– И все-таки… – мужчина не договорил – поисковая команда вышла из леса к ночному селению, и тут же была подхвачена женщинами и детьми. Мальчишек ругали и целовали в щеки, мужчин обнимали и протягивали им пенные кружки. Толпа подхватила отца Маркуса, и только у самых дверей он смог раскланяться со всеми, поблагодарить за подарки и ретироваться к себе. Сегодня был долгий день.

Именно с того праздника отца Маркуса все больше манило в суеверный лес. Первые несколько дней он просто подолгу смотрел в сторону темнеющих елей. Потом прогулялся до кромки леса и прошелся вдоль нее несколько раз. Через две седмицы он уже доходил до той самой поляны и гулял подолгу по знакомым тропам.

А в канун Дня всех Святых отец Маркус бесследно исчез. Округу прочесали несколько раз к ряду, обыскали его дом и церковь. В итоге вызванные из Инвернесса офицеры полиции после всех оперативно-следственных мероприятий заключили, что клирик пропал без вести, и отбыли обратно в шумный город. По селению долго еще ходили слухи о прошедшем «ведьмин круг» священнике, да так и не выдержавшем испытание в роковой час года.

***
Тридцатого октября распогодилось – в лесу было замечательно. Приглушенный свет лился сквозь мохнатые еловые лапы, выплетая солнечный узор на моховой подушке. Отец Маркус дышал этим волшебным воздухом, напитанным хвойным и грибным запахом, звучащим тетеревом и скрипом сухих веток. С каждым днем октября он заходил все глубже в чащу и не встречал преград. Он был доволен тем, что лес был заповедным – и только его. Ребячество, недостойное священника, должное быть постыдным потакание своим желаниям. Но такое одиночество было приятным и грешным не казалось.
Сегодня он пробрался к огромной поляне, которую уже не раз видел меж деревьев. Но все никак не решался приблизиться – будто что-то отводило глаза, заставляло свернуть на параллельную тропы и обогнуть странное место. Сегодня же ему показалось, что он слышит крики, свист и шум хлопающих то ли ткани, то ли крыльев. Он моментально вспомнил свои сны – яркими вспышками они пронеслись перед его глазами, и он, будто прорывая невидимую пленку, ломая прозрачную преграду, продираясь сквозь воображаемую паутину, рванул вперед – он хотел поставить точку, разорвать эту дикую связь с небом, которая изо дня в день терзала его по ночам. Практически вывалившись на поляну и не понимая толком, в чем он буквально увязал, отец Маркус понял глаза и обомлел: прямо над его головой летали люди. Не ангелы, нет – одетые в плащи и кожаные щитки люди. В голове сверкнула первая вспышка. По обеим сторонам поляны высились шесть колец, а сами – вторая, третья! – кричали, махали руками и смеялись. Раздался свисток, люди остановились, и священника наконец заметили. Четвертый всполох на секунду ослепил его – память покрылась трещинами как яичная скорлупа. Потом кто-то закричал ему, он повернул голову, не в силах остановить текущие слезы, и сквозь мутную пелену заметил темный мяч, несущийся прямо на него. Дальше стало просто темно.
– Это что – маггл? – гулкий голос был словно обернут ватой. К нему присоединился язвительный второй:
– Нет, блин, реинкарнация Профессора Снейпа. Конечно, маггл. Как он сквозь отводящие чары проперся-то? Вот ведь… Ох, нифига себе!
– Чего?
– Чего-чего? Смотри на воротник – это их священник.
– Кто?
– Идиот, иди обратно в школу – маггловедение все еще преподают. Кэп, иди, глянь, морда у него знакомая, не?
Голоса становились громче, четче. Отец Маркус попытался открыть глаза и несколько раз болезненно моргнул, привыкая к свету. Он мог различить очертания лиц: одно темное, другое – в обрамлении черных вихров.
– Смотри-смотри, очнулся, – и, обернувшись за спину, вихрастый крикнул: – Кэп, ну ты где там застрял? Решай, куда нам этого маггла любопытного волочь.
Святой отец ощущал всем телом, что сознание пульсирует и хочет что-то подсказать, но не мог сосредоточиться на чем-то одном…
– Да вот я, что вы тут откопали? – третий голос раздался из-за спин таращившихся на него парней. – Только не говорите, что на поле опять флоббер-черви выползают. Чары же… Блять!
– А то! Кэп, да ты чего?
Появившийся из-за спин любопытных ребят молодой мужчина почему-то казался дико знакомым. Настолько, что это заставляло сознание болезненно выкручиваться и лопаться.
– Мерлин, не может быть! – мужчина пригладил мягкие темно-медовые волосы рукой в кожаной перчатке.
Крак!
– Не может быть. Как? – голос – мягкий и тревожный, руки притягивают, поднимают с земли.
Крак!
– Маркус… Маркус! – Маркус, да, но откуда? И глаза – ореховые, с золотыми искрами.
Крак!
– Флинт, твою мать!
– Кэп, ты рехнулся? Какой Флинт? Ну не повезло мужику с рожей, ну что ты его прямо?..
Память затрещала, взревела и трепещущей малиновкой, разрастающимся огненным фениксом взломала клетку памяти, выпуская на свободу девятнадцать лет забытой жизни, освобождая воспоминания, разрешая слезам течь уже не от солнечного света, а от искорок в глазах человека напротив. Оставалось только обхватить его в ответ:
– Вуд…
Олли, черт тебя дери!


4. оридж
Конец июля. Этот вечер мы захотели провести вдвоем, а не в шумной компании друзей, решивших скоротать время за пустыми разговорами у костра, которых за это лето было так много, что я просто пресытился ими. Хотелось побыть только друг для друга, такие моменты особенно ценны в силу того, что их так мало.
Недалеко от дома, за мостом над обмелевшей речкой, есть подъем на обрыв; он возвышается над районом, стоит незримой стеной с частоколом елей и сосен, красивый, вечно зеленый, даже зимой. И воздух здесь так кристально чист и свеж, как холодная родниковая вода, которую я пил вчера в источнике, находящемся вниз по тропинке меж высокой травы, нетронутой жарой и зноем этого лета.
Мы взяли плед и отправились туда, где с высоты открывается восхитительный вид на район, который весь как на ладони, но это днем, а сейчас он окутан тусклым светом огней домов и улиц, выхватывающем отдельные точки на этом полотне. Летом на ночном безоблачном небе видны звезды, далекие, яркие и пусть не вечные, но такие красивые, беспрестанно танцующие в ночном небе. Да, я романтик и, наверное, только закоренелый циник не является таковым в душе. Но сейчас не о людях, а о них. Звездах. Находясь на этом обрыве, кажется, что ты к ним ближе - вот протяни руку и можно будет дотронуться до их колючего света, холодного. Единственная звезда, которой доступно тепло это солнце, но сейчас на небе хозяйка луна.
Мой лирический настрой, сбивает близость леса и та самая полная луна. И можешь сколь угодно говорить мне, что я трус.
- А если волки? – спрашиваю, опасливо косясь в темноту лесу.
- Да брось. Нет здесь волков. И к тому же, мы не пойдем туда. – Влад указывает на дорогу уходящую вверх по склону, в лес-мечту Красной Шапочки.
- Если что, я плохо бегаю. Ты ведь знаешь.
Он смеется, ему-то что, у него медаль, награды и грамоты за участие в соревнованиях по бегу.
Выбрав самое удачное на наш взгляд место, мы расстелили плед и устроились на нем. Слышно, как внизу о каменные пороги шумит речка, спешит туда, где ее ждут широкие берега Волги и весь путь ради этой встречи. Она совсем мелкая, по колено в самом глубоком месте, ведь это лето иссушило ее, но не лишило жизни, к которой всё стремится в этом мире. Если мы не ехали на пруд, то шли и гуляли по этой речке, доходя до самого ее истока, где она черпает силу из подземного озера, которое находится под всеми домами и постройками.
Вода приятно холодила, а ноги увязали в зыбком песчаном дне. А иногда мы дурачились - гоняясь друг за другом по речке, как дети и поднимая брызги воды, капли которой переливались на солнце всеми оттенками радуги. Но сейчас не об этом.
В траве слышна трескотня кузнечиков, у них своя жизнь, свои заботы и им нет никакого дела до нас. И, несмотря на все эти звуки такая тишина, природная, без людской суеты, голосов и шума машин.
- А вон большая медведица. Видишь?
- Ага. – на самом деле не вижу я. Не понимаю, как можно ориентироваться в таком количестве точек на ночном небосводе.
- А вон альфа, омега и как-то еще. Не помню. Они образуют яркий треугольник. Ты меня слушаешь? – обращает он свое внимание на меня.
- Тебе бы в обсерватории работать, астроном ты наш. Знаешь, что это за красная звезда, воооон там.
- Нет, зато я вижу мерцающую.
- Она подает сигналы. Может это НЛО. Азбуку Морзе знаешь. – и наш смех разносится на всю округу. Серые-клыкастые если и были, то позорно сбежали.
Кто бы знал, как мне не хочется уезжать отсюда, с этого простора в каменные джунгли. Здесь, кажется, что все иначе и жизнь течет быстрей и люди проще. И я так рад, что мы не поехали ни на какой юг, а сбежали сюда, в лето на двоих.
А в это время, высоко над нами:
- Смотри, падает звезда! - я вижу это второй раз в своей жизни.
- Они сгорают. – Влад поворачивает ко мне. – Так же как мы с тобой. – таким серьезным я вижу его редко. – Успел загадать желание. – Тон его голоса вновь становится веселым.
- Успел. – оно у меня одно. Вернуться следующим летом сюда, с тобой.
- Хочешь, мы ее найдем?
- Кого? – я не сразу понял о чем он.
- Звезду. Смотрел фильм «Звездная пыль».
Толкаю его локтем в бок.
- Зачем она мне. Пусть другой найдет. Моя со мной.
Влад вздыхает притворно тяжело.
- Тебе бы романы писать. – не любит он такие моменты, когда мир для двоих. А может просто боится. Но я точно знаю, что ему приятно, когда я говорю ему такие слова, тихо, почти шепотом, только для него. И там внутри, что-то ноет и болит, скручиваясь в тугой узел из любви, нежности и желания.

5. СПН

перед 6.01
Он ведь об этом всегда мечтал? Я знаю, что об этом. Он хотел иметь дом, жену, детей, спокойную работу. Конечно, он никогда в этом не признавался, а меня всегда высмеивал за подобные желания, но я видел тоскливую зависть в его глазах, когда мы по случаю вдруг сталкивались со счастливой семьей.
Почему же сейчас в его глазах опять тоска?
Уже прошло достаточно времени, чтобы «похоронить» младшего брата. Наверняка, Дину туго пришлось в первые месяцы, но через год уже можно было смириться. Лиза здорово помогла ему. Если бы не она, Дин скорее всего давно был бы мертв. Стал бы пить, а потом просто прокололся на охоте. Я и сам мог так погибнуть в то ужасное лето.
Я ни капли не жалею, что послал Дина к Лизе. Я был уверен, что так ему будет лучше. Но сейчас я вижу, что он несчастен, и я хочу назад своего брата.


6. оридж
С моего места за стойкой мне хорошо видно весь зал. А что еще можно делать в баре одной? Скупой свет тонет в клубах сигаретного дыма. Посетителей почти не осталось, заняты только несколько столиков. У дальнего торца барной стойки сидят, переговариваясь, уставшие официантки. Большой экран на стене показывает Джима Моррисона в плохом черно-белом качестве. Наверное, редкий клип. Отпиваю пиво. Терпкий Гиннесс вяжет язык. Запотевший бокал холодит пальцы.
Бармен моет в раковине бокалы. Вода струйками стекает с его длинных пальцев. Волоски у запястья намокают и прилипают к коже.
Маленькие лампочки над баром играют своими бликами в его светлых кудряшках, и он будто светится. Я улыбаюсь собственным мыслям. А он, решив, моя улыбка адресована ему, улыбается мне в ответ. Добрый славный мальчик.
- Твоей подруге плохо? – У него низкий, такой мужской голос, а ведь он совсем молоденький.
Она спит на соседнем стуле, положив голову на стойку поверх сложенных рук. Темные волосы закрывают лицо.
Мы не подруги. Это вообще странное знакомство. Я называю ее Ласковый и Нежный Зверь. Она похожа на маленького черного котенка. Очень игривого. Я не раз наблюдала, как она играет с мужчинами, иногда с женщинами. Сначала мягкими лапками. Ласково и нежно. Флиртуя и кокетничая. Убеждая его или ее, что она искренне заинтересована. И счастливчик уже верит, что в этот вечер ему или ей выпал джек-пот, предвкушает страстное продолжение ночи. А потом она выпускает коготки. Мол, ты действительно думаешь, что нужен мне? Вот ведь глупость! Бывает, она произносит это и вслух. Я видела, как она кричит в лицо опешившему парню, который все еще обнимает ее, чтобы он отвалил, потому что она любит девочек. А потом с силой, непонятно откуда взявшейся в этом хрупком теле, отталкивает девушку, с которой секунду назад целовалась, и бежит искать защиты у хозяина бара.
Сейчас она совершенно пьяна. Хотя я не уверенна, что это правильное определение. Наверняка, она что-то приняла перед тем, как прийти в этот бар. Не разбираюсь в этом, но может быть какие-то колеса. Потому что от одной порции водки с Рэд Буллем не вырубаются прямо за барной стойкой.
- Эй! – Я легонько трогаю ее за плечо. – Эй! – Трясу чуть сильнее. Она приподнимает голову, смотрит на меня из-под тяжелых от хмеля век. – Пойдем, я посажу тебя в такси. Поедешь домой. – Она моргает несколько раз, широко распахнув глаза. Резко выпрямляется, откидывается назад. – Или я помогу тебе подняться наверх, отдохнешь там.
- Уйди, Макс! – С пьяных глаз она путает меня с каким-то мужиком.
Она машет на меня руками, целясь длинными ногтями в лицо. Я не знаю, что делать раньше: хватать ее за руки, чтобы она не выцарапала мне глаза, или убирать подальше стоящие на стойке рюмки и стаканы, чтобы она не разбила их и не поранилась. Но в одну секунду ее руки безвольно падают вдоль тела плетьми, а она сама мгновенно засыпает, облокотившись на спинку стула, и опустив голову на грудь.
Я перевожу взгляд на бармена, смущенно, в поисках помощи. Он все понимает без слов. Выходит из-за стойки. Пытается помочь ей встать. В ответ она снова машет руками. Один раз ей удается его ударить, но без силы. Я беру ее за руки, не давая ей вмазать ему снова.
- Тут все свои. – Почему-то от моих слов она расслабляется, и перестает махаться.
Он все-таки снимает ее со стула, почти взяв на руки. Аккуратно ведет к столику в углу. Ему не нужна моя помощь. При необходимости он мог бы поднять и меня тоже. Я наблюдаю, стоя в нескольких шагах поодаль. Он осторожно опускает ее на стул, усаживает поудобнее. Неожиданно она заваливается вперед. И неприметно врезалась бы лицом в столешницу, но он успевает подхватить. Он кладет на стол свернутую куртку, и устраивает ее голову, как на подушке. Напоследок убирает темную прядь волос с лица. В каждом движении какая-то невыносимая щемящая сердце забота.
- Пожалуй, я сейчас тоже напьюсь до беспамятства. Оно того стоит, если ты и меня будешь так заботливо укладывать. – Говорю я ему, когда он возвращается за стойку.
В ответ он протягивает руку, и кладет ее на мою ладонь. Я сжимаю в ответ его пальцы. У него большая рука. Он может взять ею одновременно шесть рюмочек-чейсеров. Мы однажды проверяли. Ладонь чуть шершавая, от воды, и от тренажеров в качалке. Я чувствую, что он хочет убрать руку. Но я не выпускаю его ладонь из своей. А он не отнимает.
- Налей мне виски. – Говорю я перед тем, как разжать пальцы.

7. СПН
Сэм. Между 5-ым и 6-ым сезонами.

Когда я вернусь, я буду сидеть на самом краю, болтать ногами, смеяться, пить виски, ругаться, швыряться словами, молчать, думать, плакать, вспоминать, забывать, курить, запрокидывать голову, топтать окурки, смотреть вдаль, щуриться на солнце, кричать во все горло, разжимать кулаки, трепаться, потирать виски, не оборачиваться, мрачнеть, уходить в себя, отпускать птиц, слушать, язвить, принимать решения, любить, обнимать, махать руками, замолкать, шутить, плеваться с моста, не спать, играть в покер, перечитывать О'Двайера, бороться, дурачиться, загадывать желания, учиться готовить лазанью, усмирять гнев, сострадать, выжимать сцепление, нырять, считать звезды, казаться, прощать долги и платить по счетам.

Когда я вернусь, я пройду тысячи миль, я погашу фонарь, я поднимусь на крыльцо, вдохну осенний туман, наведу резкость на ускользающий мир и постучу в дверь.

Просто жди меня, Брат.

8. оридж
– Сегодня последний день, – Слава взял в ладони горячую огромную кружку с развеселым цыпленком, подаренную на днях Лесей. В кружке печально дрейфовали сухарики, а на поверхности капельки масла пытались спародировать солнышко. Ложка тоже была, чтобы помешивать все это великолепие, но сплыла. В прямом смысле, кстати, утопилась в глубине по чайной случайности и из-за крохотных размеров. Это Славу печалило. – Сегодня последний день, а потом назад.
Разговаривать с окном в учительской было делом неблагодарным. Зеленая занавеска скрывала собой весьма неприятное зрелище: заляпанное стекло, зажатое в дерево рамы, а по бокам плюс еще и неровно наляпанные полосы от «нечта». Утеплялись? Некуда было девать клейкую ленту? Хотелось бы думать, что ни то, ни другое, ибо коллектив учителей преимущественно женский, а они, по идее, жрицы храмов аккуратности. Но лента от этого не исчезала, а «жрицы», по-видимому, с ней мирились. Странно…
В стекло билась голая ноябрьская ветка, негодуя из-за голого ноябрьского ветра, облака, незаметно перетекающие в туман, брюхом подметали крыши высоток напротив, а кружка грела ладони. Хорошо.
– Святослав Дарович?.. – в дверь вбежала девчонка лет шестнадцати, одна из тех, с кем ему пришлось работать в течение последних полутора месяцев: растрепанная с горящими глазами, немного угловатая, но, в общем, уже сформировавшаяся красавица.
– Слушаю, – Слава улыбнулся. Так и не привык, что к нему обращаются с отчеством. – Что-то в классе?
– Там у нас урок пропал, Анна Евсеевна же заболела вчера, а сегодня не пришла… Вы нам, может, французский поднимите? С Михаил-Емельянычем немецкая группа уже договорилась, занимаются. И мы потом тогда сразу по домам… – и улыбнулась заискивающе. Парень хмыкнул. Наверняка всей группой прошедшие пять минут от урока выбирали, кто ж пойдет к практиканту с просьбой, и кому вернее всего улыбнется удача, и, в общем, сделали верный выбор.
– Хорошо, Лис, – первая «А» из ее имени обычно выпадала, хоть и с дикцией проблем не было. Просто так нравилось больше. – Топай, радуй всех, я через минуту буду. К этому времени надеюсь застать вас с книгами на партах и серьезными лицами.
И немного шумно хлебнул из кружки бульон. Алиса кивнула, улыбнулась еще шире и убежала. Ну, вот и великолепно. Только от обеда он отказываться в пользу учебного процесса не собирался, поэтому, шипя и обжигаясь, выудил ложку, помешал все тщательнейшим образом, вымыл руки и, подхватив папку с материалами в одну руку, а чашку – в другую, двинулся в сторону девятого кабинета.
Прямо-напрво-прямо-войти…
– Bonjour, mes amis! Добрый день, друзья, – Слава улыбнулся, оглядел класс, пересчитывая довольные рожицы, и положил папку на учительский стол. Мягкое кресло манило просто ужасно, но парень задавил в себе желание забраться в него с ногами и отчаянно много глотнул из своей весело желтеющей среди серой кабинетной серости кружки. – Bon… Qu’est-ce que vois avez preparer pour aujourd’hui? Итак... Что вы приготовили на сегодня?

– Merci pour votre travail, au revoir, Спасибо за работу, до свидания – обычные и последние слова от обычного и последнего урока.
Французский Слава любил. Обожал даже, можно сказать. Не отбил охоту к изучению, как это часто бывает, даже университет с бесконечными парами, ненужными факультативами и кучей домашней работы, а уж практики парень ждал, как Нового года в детстве. Ученики вот только не были причиной, их он любил не слишком, зато зарождать любовь в других, очаровывая своим произношением и самим языком, – это всегда пожалуйста и с радостью.
Но сегодня был последний день. Холодный, быстро прошедший последний день в школе. А дальше опять университет. И диплом. И «взрослая жизнь» с Леськой и проблемами…
– Святослав Дарович… Puis j’… Могу я… войти? – Свят хмыкнул. У порога мялся мальчишка. Зеленые волосы, неровно выкрашенные, доводившие директора до белого каления, пара сережек в хрящах, дырка на кромке нижней губы, серые линзы и нелепо смотрящейся в сочетании с этим нформальным великолепием костюм, чистый и идеально выглаженный. Черты лица у парня были обычные, но вызывал он все-таки больше симпатию: чуть вздернутый правый уголок губ, чуть прищуренные глаза, еле видный синяк на скуле…
– Входи, Данил. И не урок, чего ты на языке-то, – где-то в глубине уже зрело зернышко интереса и – немного – недовольства. Потому что просто так парни в этом возрасте не подходят к левым людям, тем более к практикантам, готовым в любой момент уйти в свою «взрослую жизнь».
– Вы… А не здесь можно? – задав вопрос, Данил явно ждал сурового «нет», напрягся до предела и порадовал растерянностью, тонной кистью выписанной на лице, после слов:
– Подожди на крыльце меня, d’accord? ... согласен?
На автомате вырвалось:
– Oui. Да.

– Ну и? Чего хотим мы от этой беседы? – Слава запахнул плащ, плотно обмотал горло шарфом и быстро закурил. – Прости, тебе не предложу, ты номинально ученик мой еще.
Оба усмехнулись почти одинаково и сделали одновременно шаг под порыв холодного ветра.
– Сегодня последний Ваш день был? – вопрос прозвучал скорее как утверждение. Что было весьма и весьма странно, так как никто об этом из «детей» знать не мог.
– Ну… Можно сказать и так… – главное теперь осторожно. В прошлый раз примерно так же начинался разговор с Леськой. Но там был выпускной класс, короткие юбки, большие г…лаза, улыбки и все такое прочее, а сейчас она на первом курсе того же университета, и вполне с ним счастлива. Но вот к Даниле-то каким образом уже отыгранный сценарий относится?..
– Я Вам сказать хотел. Je vois aime Я Вас люблю, - и отвернулся. Остановился, тряхнул головой, откидывая с глаз челку с запутавшимся в ней ветром… И выматерился: – Блядь. Идиотство же какое… – и за этим еще пара крепких выражений.
По инерции сделанные Славкой пара шагов вперед разделили их всего на секунду. Потрясение после сказанных слов… Да ничто, можно сказать, по сравнению с недолгим, довольно холодным (замерзли губы) поцелуем. Только все равно…
– Бред. Данил, ты…
– Ага, – просто кивок. – Как угодно, только сказать-то я должен был. Вы ж не замечаете ничего, – относительно ровным голосом, но под конец снова сорвавшись на невнятный мат.
– Да… В кафе… пошли? – прозвучало это как-то совсем жалко. Слава непроизвольно сжал пальцы сильнее, обжегся о сигарету, резко отбросил ее, и в каком-то глупом ступоре глянул на красные от холода и ожога пальцы. – Вот же…
– Да нет. Фигня, Святослав… Можно я так, да? Ты же все равно больше не ведешь у нас, – Данил как-то невесело хмыкнул. – Фигня. Я домой сейчас пойду, и ты, наверное, тоже. Холодно.
Будто между прочим. И быстро прошел мимо, спрятав лицо в шарф ровно наполовину.
– Святослав. Свят… Сла-ва… На-хуй-э-то-все… - и снова: - Святослав…
Из-под яркого шарфа всю неблизкую дорогу до дома вырывался теплый, видимый пар. Он не успевал, не складывался в кружево, его развеивал ветер, а звуки глушила моторами дорога, но слова звучали все те же, а внутренний карман форменного пиджака привычно жег сложенный вчетверо лист, вероломно вырванный у Анны Евсеевны из блокнота еще неделю назад. Лист с ровно записанными цифрами мобильного телефона и размашистым «Слава Давыдов» под ними.