не придирайтесь сильно, не бечено и даже не вычитано, писал вчера не в тертадь, а прямо в ворд, когда сидел у Дани. он спал, а я стучал по клаве))
вопщем вот
Дневник Сэма Винчестера.
29 марта – 13 апреля, 1998 год.
Флагстаф.
читать дальше
Тьфу, какой кретинизм! Это полный бред. Надо, наверное, было пойти к школьному психологу. Хотя, это еще больший бред. Он решит, что я натуральный псих. Или извращенец. Или и то, и другое вместе. И сразу вызовет психушку. Меня упакуют в смирительную рубашку и отправят в тихую лечебницу, где я буду пускать слюни до конца своих дней. Уж лучше идиотский дневник, чем такое. В книжке было написано, что лучшая терапия – это дать пациенту выговориться. Я никому не могу об этом рассказать. Тут никаких вариантов. Так что будешь терпеть ты, несчастная бумага. А потом я тебя сожгу нафиг, чтобы не дай бог никто не прочел.
Не знаю с чего начать.
Говорят, когда не знаешь, с чего начать, начинай с начала. А я даже не знаю, где начало. Дин ведь был в моей жизни всегда. И я всегда его любил. Нет, это как раз нормально. Родственников положено любить. И вообще, все маленькие мальчики обожают старших братьев. Особенно, если они такие, как Дин. Классные, по настоящему классные. Это реальная проблема. Если бы он был не такой, это существенно облегчило бы мне жизнь. Потому что обожают старших братьев и считают их классными только маленькие мальчики. В моем возрасте уже никто так не думает, а даже наоборот. Практически все младшие братья своих старших братьев презирают или даже ненавидят. Обзывают их уродами и придурками и не упускают случая постебаться. Вон Рори Хэммит из моей последней школы в мужском сортире, том, который возле кабинета естествознания, написал на кафеле «Рассел – профессиональный свиноеб. Обращаться по телефону…» и номер мобильного. А Рассел, между прочим, это его брат. Он вполне даже ничего, а еще лучший халфбек в школьной футбольной команде, и девочки от него тащутся. Конечно, пока в поле их зрения не появится Дин.
Эта его способность реально что-то сверхъестественное. Иногда я думаю, Дина в колыбели поцеловала фея-крестная. Подлетела и чмокнула в нос, или куда там еще. И с тех пор ни одна девчонка не остается к нему равнодушной. Он способен влюбить в себя вообще кого угодно от пяти до ста пяти.
О! пришла мысль. Может я тоже девчонка? Просто мне по ошибке досталось не то тело. Тогда все встает на свои места… Боже, какой бред я несу! Ну и ладно, это кроме меня никто не прочитает, а если я не буду тут писать все, что в голову приходит, то тогда какой смысл в этой терапии.
Интересно все-таки, как это у Дина получается. Какой-то особенный взгляд? Нет, вроде. Я думаю, дело в улыбке. Так улыбаться, как Дин не может никто в целом мире. Боже, я действительно это написал? Убейте меня веником, походу я на самом деле девчонка. Но я ведь ни словом не соврал. У Дина самая необыкновенная улыбка, какую я видел. Когда он тебе улыбается, ты чувствуешь себя… черт, и слов не подобрать к этому ощущению… в общем, ты чувствуешь, что он улыбается только тебе. Тебе и никому больше. Чувствуешь себя исключительным. Даже если это просто дежурная улыбка невозможно устоять. Я специально наблюдал – все улыбаются ему в ответ.
А еще походу Дин совершенно не понимает силы своей улыбки. Он даже не понимает, что красивый. Нет, он часто прикалывается на эту тему, ну там, «ооо, я такой красавчик, эта штучка непременно будет моя»… Но на самом деле он не понимает. Он считает себя обыкновенным. Он вообще себя не ценит. Иногда это меня так бесит! Он во всем слушается папу. Даже если считает, что папа не прав. Я ведь вижу, когда ему хочется возразить, но он закусывает губу и говорит, будто какой-то гребаный солдат: «Да, сэр!»
Это папа виноват. Что Дин такой. И что я такой. И что наша гребаная жизнь такая гребаная. Здорово, конечно, что папа так любил маму. Но блин, уже четырнадцать лет прошло! Он спокойно мог бы жениться еще раз, и у нас с Дином была бы другая мама. Я бы даже не узнал, я ведь был младенцем, когда моя настоящая мама умерла. А так, у нас была бы нормальная семья, может, еще братья и сестры. Мы бы жили на одном месте, в своем доме. Я бы ходил в одну школу, и у меня даже были бы друзья. Вот скажи, дневник, (бляя, Сэм Винчестер, у тебя шизофрения) разве можно завести друзей, если на одном месте никогда не задерживаешься дольше месяца? Я и не пытаюсь. Поэтому в каждой новой школе меня считают долбанутым фриком. Ну и пусть, главное, чтобы не лезли.
С этим правда не всегда везет. Обязательно находится какой-нибудь дебил, желающий самоутвердиться за мой счет. Но это не проблема, с дебилами я справляться умею, спасибо Дину. Все-таки мне повезло с братом. Не дай господь, он когда-нибудь заглянет в эту тетрадь хоть краем глаза. Мне придется его убить. Кроме шуток. Это все равно, будто он заглянет прямо мне в мозг. Ужас! Даже думать об этом не хочу. И это я еще не написал самого главного, ради чего, собственно, и затеял весь дурдом с дневником.
На самом деле это ведь не дневник в нормальном смысле этого слова. Я не ставлю дату, не описываю свой день. Я просто заношу сюда свои дурацкие мысли. Очищаю от них голову. Я еще не понял, действует оно или нет. Может быть потому… Да, наверное. Надо набраться храбрости и написать эту главную фразу. Давай, Сэм, смелее, кроме тебя никто не прочтет. Напиши это!
Я ЛЮБЛЮ СВОЕГО БРАТА
Да, я уже это говорил. Но совсем в другом смысле. Нет, в том смысле я тоже его люблю, но стал бы я из-за этого сушить себе мозг. На самом деле все обстоит куда хуже. Потому что я люблю своего брата, совсем не так, как любят братьев. Уже то, что я люблю в этом смысле парня, а не девочку, делает меня извращенцем. Ну я в курсе, конечно, что с тысяча девятьсот семьдесят второго года американская ассоциация психиатров перестала считать гомосексуализм болезнью. Мне что, от этого легче должно стать? Все равно подавляющее большинство людей считает гомиков больными фриками. Но разве я виноват, что такой? Будто я специально выбирал в кого влюбиться. И вообще, я не настоящий гей. Мне девочки нравятся, а парни нет.
Кого я здесь обманываю, интересно? Девочки-то мне нравятся, а хочу я своего брата. По настоящему. Чтобы у нас было все как у взрослых: поцелуи, секс. И мне, конечно, стремно. Да, Сэм Винчестер сцыкло. Но самому себе и этому гребаному дневнику я могу признаться – я одно сплошное гребаное извращение, потому что хочу целоваться с Дином. И хочу, чтобы он трогал меня везде. И там тоже. И сам хочу трогать его, и чтобы он был голый. И чтобы у нас был настоящий секс.
Я видел, как это происходит у гомиков. Один раз папа и Дин уехали на охоту, а я оплатил папиной карточкой кабельное в мотеле. Ночью я смотрел порноканалы. В основном это были обычные фильмы, я подобное видел и раньше. Дин иногда дрочил на такие, когда думал, что я сплю. Но был один канал, где показывали порно для геев. Я чуть не проблевался. Это ужас какой-то! Фу!
Ладно. Я должен писать здесь всю правду. Всю-всю. Нифига я не блевал. Я до утра пялился в экран. И кончил, наверное, раз пять. Или даже больше. Так-то вот.
Я, конечно, и раньше знал, но долго не мог поверить, что именно так все и происходит. А потом подумал, а чем это отличается от секса с женщинами? У них просто есть еще одна дырка. А у мужиков нет. Вот и все. Значит мужикам приходится приспосабливаться. Но если все продолжают заниматься сексом, выходит это должно быть приятно, разве нет? Это даже логично, что у фриков и любовь через задницу.
Ха-ха. Сэм Винчестер пошутил.
И вообще, подумаешь, задница. У обычного человека в одном миллилитре слюны находится пара миллиардов бактерий. И что? Кто-нибудь считает поцелуи грязными? И мысль о том, что слюна Дина может попасть мне в рот, вовсе не кажется мне отвратительной. Еще я хотел бы узнать, какая на вкус его сперма. Свою я пробовал, не ванильное молоко, но ничего такого противного. Да, я все испытываю на себе, ну и что?
И секс тоже пробовал. Нет, я ни с кем не трахался, я своими собственными пальцами. Я же видел в порно, как они это делали. И походу им здорово нравилось. Мне стало интересно, я и рискнул. Первый раз это было так стыдно. Ну, пихать пальцы в задницу. И странно. И немного противно от себя самого. Если бы было больно, ну хоть чуть-чуть, я бы отступил. Наоборот, становилось все приятнее. Особенно, когда я нащупал простату. Я читал, что массаж простаты вызывает невероятные ощущения, но знать одно, а УЗНАТЬ совсем другое. При этом просто звезды из глаз сыплются, и улетаешь на раз.
Хотел написать, что теперь мне уже не стыдно, но это враки. Мне стыдно, но я все равно это делаю почти каждый раз, как дрочу. Это офигительно здорово. Мне даже кажется, что если бы все парни знали, как это здорово, все бы занимались анальным сексом. Ну по крайней мере так дрочили.
Когда я дрочу и засовываю в себя пальцы, я представляю Дина. И мне хочется, чтобы больше и глубже. Вот почему я думаю, что мне понравится по настоящему.
Но я никогда не узнаю. Дин не станет трахать меня, а ни с кем другим кроме него я не хочу.
Мне повезло, что Дин мой брат. И в то же время это самое ужасное невезение в моей жизни. Потому что пока он мой брат, он точно никогда мне не достанется. Я знаю, что он натурал до мозга костей, но если бы нас не связывали родственные узы, я бы хоть мог надеяться его соблазнить. Но Дин очень правильный в голове. Со стороны может показаться, что он хулиган и раздолбай, но у него есть принципы, через которые он никогда не преступит. И инцест один из них. Он скорее убьет меня или себя, чем согласится поцеловать в губы.
Флагстаф хорошее место. Здесь я наконец-то могу побыть один и обо всем хорошенько подумать. Если бы я не скучал так по Дину, было бы вообще здорово. На самом деле я здорово на него разозлился, потому и сбежал. А что поделать, если я его ревную?
Когда папа уезжает, Дин приводит своих девушек прямо к нам в номер. Думает, мне легко смотреть, как он с ними целуется? И когда он дает мне десятку и говорит: Сэмми, пойди развлекись часок, он думает, я не понимаю, чем они будут заниматься?
В этот раз он вообще обнаглел. Они начали обжиматься и лизаться прямо при мне. А Дин так небрежно махнул рукой: Сэмми, возьми в кармане куртки денег и свали ненадолго. Тут, типа, через квартал интернет-кафе и классный салон игровых автоматов. Будто мне десять! Я так разозлился, что выгреб из его карманов все, что было, двести сорок семь долларов, и ушел. Посидел час в интернет-кафе и понял, что возвращаться не буду. Я сразу решил, что поеду сюда. Однажды дядя Бобби показал мне это место.
Кто бы знал, как стремно было добираться сюда на попутках. Я много странных людей встречал в своей жизни, но и не предполагал, сколько озабоченных и больных на всю голову ездит по дорогам. Зато, я наконец-то почувствовал себя взрослым и самостоятельным. Я смог! Сам! Переночевал один раз на автостанции, еще было миль десять шел пешком, потому что никто не останавливался, но добрался же. Я даже заработал двести долларов – выиграл в покер у одного жирного дурака. Это, конечно, неправильно, так добывать деньги, но я играл честно, и вообще, не я предложил ему, а он мне. Так что здесь моя совесть чиста. Когда я стану взрослым, я буду работать и честно зарабатывать, а пока это была вынужденная мера.
Я написал, что я здесь один, но это не совсем так. У меня здесь есть пес, золотистый ретривер. Он прибился ко мне, когда я шел от шоссе через лес. На нем ошейник, но я не хочу смотреть на бляху. Он беглец, как и я, и нам хорошо вместе. Я зову его Бонз.
Я всегда хотел собаку, но папа не разрешает. Он когда-то сказал: два поросенка – это лимит животных в машине. Я тогда был совсем мелкий и не сразу понял, а Дин ржал как ненормальный.
Ну вот, я снова о Дине. Все мои мысли рано или поздно сворачивают на него. Я не могу о нем не думать. И пофигу где он, на соседней кровати или за три штата отсюда. У меня в груди начинает болеть, когда я думаю о нем. Мне кажется, я все для него сделаю, любую глупость, любой подвиг. Никого нельзя любить так сильно.
Знаешь, дневник, о чем я мечтаю чаще всего? О прикосновении. Самом обычном человеческом прикосновении. В нашей семье не принято разводить обнимашки и прочую бабскую ерунду. Максимум, папа может хлопнуть по плечу в знак одобрения. Если он потреплет по затылку, значит, уж слишком расчувствовался или пьяный. Весь телесный контакт с Дином – это если в машине притвориться спящим и привалиться к его плечу. Правда, теперь он все чаще садится на переднее сиденье, так что и этого у меня нет. Хотя, бывает, он отвешивает мне подзатыльник. Раньше мы с ним устраивали спарринги, но от этого я сам отказался.
Примерно полгода назад он сделал подсечку и повалил меня. А у меня взял и встал. От того, как близко был Дин, придавливал меня к полу своим телом, дышал тяжело, смотрел мне в лицо и улыбался. А потом у него вдруг стало серьезное лицо. И я поплыл. Я помню это ощущение нереальности. У меня почти начались глюки. Казалось, еще мгновение, и Дин наклонится ниже и прижмется губами к моим губам. Ну и со мной случилось это. Такой был позор... Дин вскочил, заржал надо мной. А я думал зареву, еле сдержался, обозвал Дина придурком и убежал. Слава богу, Дин, наверное, забыл про тот инцидент. Просто в его деликатность я не верю, если бы он помнил, то стебал бы меня при каждом удобном случае.
Папа иногда, смеясь, обзывает Дина озабоченным. Это он не знает, что творится в моей голове. Мне надо держаться подальше от Дина, иначе ни на какие другие мысли там просто не остается места. Это я озабоченный. Озабоченный Дином.
Этой зимой папа уехал на охоту как раз утром в день рождения Дина. Мы тогда были в Мэне. Начался снегопад, намело здоровенные сугробы, Дин ушел в бар, а я сидел в номере и переживал, как он доберется обратно по такой погоде. Конечно, был вполне вероятный расклад, что он вернется только утром, но я все равно сидел как дурак у окна, притворялся перед самим собой, что делаю уроки. И он пришел. Уже за полночь, замезший, совершенно пьяный, с кровящей губой и сбитыми костяшками на обеих руках. Он начал рассказывать, как обыграл на бильярде двух дальнобойщиков, но вырубился на полслове. Говорил-говорил и вдруг замолк. И так и остался полулежать на кровати. Полностью одетый, в куртке, в ботинках. Снег начал таять и Дин стал уже весь мокрый. Я думал, что надо снять с него одежду, но сам сидел напротив и смотрел на капельки воды на его волосах и ресницах, и на губы, распухшие и красные. Дин спал, ничего не чувствовал и был весь мой. Но его надо было хотя бы уложить нормально в постель. Я снял с него ботинки, расстегнул куртку. Было тяжело выпутывать его безвольные руки из рукавов, но то, что Дин был весь в моей власти, возбуждало меня до ужаса. У меня сердце то бухало, то замирало, и в животе щекотало от ледяных мурашек. Не буду даже описывать дурацкие больные фантазии, которые роились в моей голове. Понятно, ничего такого я не сделал, я просто раздел Дина до трусов и укрыл одеялом. Правда, я сначала долго разглядывал его. Мне очень, ну просто очень-очень хотелось потрогать его. У него была гладкая светлая кожа, а соски маленькие и сморщенные. Наверное, ему было холодно. Ноги я тоже разглядывал. Они были все покрыты негустыми светлыми волосками. А я еще подумал, что у меня будут темные и густые, потому что я брюнет и более волосатый, чем Дин. Сейчас у меня ноги еще почти голые, но на животе и подмышками уже полно волос. Наверно, на груди тоже вырастут. Интересно, если я решу окончательно стать гомиком, мне надо будет их удалять? Или не надо? По телику говорили, что Фреди Меркьюри был гомиком, но у него на груди целые заросли. Вот у Дина голая грудь. И живот, насколько мне удалось разлядеть. Прям руки чесались оттянуть резинку трусов и заглянуть внутрь. А то через плотную ткань даже член еле угадывался. Но я не решился. До сих пор жалею. Но я думаю, так было правильно. Спящий Дин был такой беззащитный, как ребенок. Было бы подло этим воспользоваться.
Эй, я же решил по честному. Я ведь все-таки тогда не сдержался и немного распустил руки. Вполне можно было без этого обойтись, но я уговорил себя, что Дину так неудобно. Я одной рукой приподнял его голову, а второй расправил подушку. Его щека лежала на моей ладони. Черт, я умираю, когда думаю об этом. Ближе, чем тогда, я к Дину не был. Я опустил его голову, и она прижала мою руку. Я чувствовал, какая теплая и гладкая кожа у него на щеке, и колкая щетина... Я бы наверное просидел так полночи, но Дин меня спугнул. Он взял и потерся лицом о мою ладонь. Это было так… так… нет, не знаю, как это можно описать словами. Я испугался, что он сейчас откроет глаза, и отскочил от его кровати как ошпаренный. У меня сердце чуть из ушей не выскочило. Но Дин не проснулся.
Блин, Сэм Винчестер сопливая девчонка! Мне через пару недель пятнадцать, а я реву, потому что скучаю по брату. Хорошо, что никто здесь меня не видит. Даже Бонза со вчерашнего дня нигде нет. Наверное, вернулся домой.
Может быть, и мне пора возвращаться