[fffddd]

вот я и собрался собрать гы)) свои ориджи с пейрингом Ваня/Даня в один пост. новые буду постепенно добавлять. если получится, буду хронологически вклинивать между уже имеющимися.
приятного прочтения


*****
Тяжелая как в бункере дверь лязгает. За спиной остается грохот музыки и слоеный пирог разноцветного дыма.
После психоделического перемигивания дешевой светомузыки глаза долго привыкают к ночи. Я стою, задрав голову, подставив лицо нежной мороси. Будто издалека доносится глухой ритм басов. А ты, наверное, всегда так слышишь музыку? Странно… Жизнь как под водой… или за стеной. Да, как за стеной. Вроде бы, человек рядом, а говорит с тобой будто из другой комнаты.
Неожиданно между лопаток ложится широкая горячая ладонь. Оборачиваюсь. Саша? Сергей? Точно, Сергей! У меня плохая память на имена. Как зовут девушку, я уже не помню, хотя мы всего час, как познакомились...
Сергей не спешит убрать руку, легонько подталкивает меня вперед. Интересно, этот жест, его ладонь, это же ничего не значит… или… Или значит?
Внутри, где-то под ребрами, может в желудке, начинается странная щекотка. Да ладно, ничего такого он не имеет в виду, этот Сергей-гей-гей. Ха-ха-ха! Это я такой укуренный извращенец, склонен видеть намеки там, где их нет и в помине.
Нет?! Его ладонь съезжает по моей спине, чувствую ее сквозь все слои одежды. Я не дышу. Внезапно разучился. Хочу, и не получается. Зато, получается сделать неловкий шаг вперед. Не знаю, зачем. Может, это моя попытка избавиться от странных тревожащих ощущений. А может проверка… вдруг мне все приглючилось… Только кого я на самом деле проверяю, его, себя?
А он, кстати, делает шаг вместе со мной. И ладонь его уже в заднем кармане моих штанов. Я не знаю, как мне реагировать. Поэтому делаю вид, что не замечаю и нарочно поворачиваюсь к девушке. Черт, как же ее зовут? Сейчас она выглядит почти красивой. Темные глубокие тени глаз под длинной челкой, черный мазок рта. Она берет меня за руку. Ладонь маленькая, узкая, почти как у тебя. Только когда ты до меня дотронулся, я думал, у меня сердце через горло выскочит, а сейчас по нулям. Ну вообще ничего. Нагло оглядываюсь на Сергея-ге… кхм… на Сергея. И наклоняюсь поцеловать девушку. Она запрокидывает голову и сразу открывает рот. Это возбуждающе и противно одновременно. У нее очень мокрый бесцеремонный язык. Полно слюны. Я не хочу ее глотать, и сплюнуть тоже не могу. Фааак!
Пальцы в заднем кармане оживают и начинают тискать мою ягодицу. Шепот прямо в ухо: «Давай втроем». «Наверное, я слишком укуренный» – думаю я. А еще я думаю: у тебя тоже бежали мурашки по всему телу?
Ты тогда поковырял слуховой аппарат, который я отвоевал у тех отморозков, что к тебе приставали, досадливо поморщился (на левой щеке появилась трогательная маленькая ямка возле уголка рта) и сказал своим странным голосом, будто он идет не изо рта, а откуда-то прямо из горла… Сказал – или ори, или говори прямо в ухо. Я послушался.
Каждый раз, чтоб ответить, обнимал тебя за плечи и почти вплотную придвигал губы к твоему розовому полупрозрачному уху. Твои волосы щекотали мне лицо, и хотелось отодвинуть их рукой, и даже придержать пальцами, пока буду говорить.
Но я не смел. Наверное, ничего такого в этом жесте и не было бы. Но у меня так кружилась голова от твоего запаха…

А здесь пахнет опавшей листвой, немного дымом и еще сырой землей, как на кладбище.
Она включает радио на своем мобильнике. Звучит что-то нежное, блюзовое, тягучее. Оно так подходит к этой ночи, к нашему танцу-обниманию на троих-кружению-перетаптыванию, к радужным бензиновым пятнам фонарей в черной луже неба…
Что это вытворяют мои руки? Когда это они успели очутиться – одна на плече девушки, другая на заднице Сергея-гея-гея?
«Давай втроем, давай!» Кружится голова, кружатся деревья и фонари… Нет, это мы трое кружимся. Давай втроем! Его губы щекочут мне ухо словами… Давай втроем… хочу согласиться. Я ведь ничего не умею, а втроем не так страшно, как один на один. В крайнем случае, если опозорюсь, все равно я их больше не увижу… Давай втроем – а, давай!
Жмурюсь. Фонари превращаются в яркие точки и колют мне глаза острыми белыми ресницами. Совсем как у тебя.
Ты не плакал перед той компанией гопников. Но потом, когда я вмешался, по-идиотски получил от них по башке, чуть не сломал палец о чью-то челюсть, потом ты лил мне на руки минералку, она шипела и пенилась на содранных костяшках почти как перекись, тогда я вдруг увидел, что у тебя длинные белые ресницы, склеенные острыми стрелками. А может они совсем и не острые? Мне ужасно хочется проверить. Пальцами. Или лучше губами. Когда-нибудь…
- Нет, я пас. Давайте вы сами, без меня.
Наверное, мы все трое укуренные. Я высвобождаюсь. И меня отпускают. Его рука медленно выскальзывает из моего кармана и ложится на талию девушки. Он улыбается мне из-за ее плеча и целует ее. Они танцуют и целуются… На это так приятно смотреть… Ее мобильник висит на ветке и светит голубым. Мы танцуем под дождем.
И пусть мой первый раз будет не сейчас и не с ними.
Я закрываю глаза и танцую. И дождь такой теплый и ласковый. И почему-то совсем не мокрый.

******
Ох, боже мой! Ну за что мне это? Я же не железный!
Розовый кончик языка высовывается из правого уголка рта, медленно движется, чуть притормаживая на впадинке посередине нижней губы, и исчезает в левом уголке. Мне остается только нервно сглотнуть.
А я все говорю, говорю… Будто у меня кнопку PLAY заело. Нажмите уже кто-нибудь на паузу.
А он так внимательно, не отрываясь, смотрит на мои губы. Господи боже, я ведь знаю, что ничего ТАКОГО в этом нет. Просто сломан слуховой аппарат, и так он лучше понимает мою речь. Но от его взгляда у меня температура поднимается, и пересыхает во рту. И я невольно облизываю губы. А он автоматически повторяет мое движение. И я снова не могу удержаться. Заколдованный круг какой-то!
Хотя мне хочется облизать не свои губы, а его.
Но я, конечно, этого не сделаю.
И я все говорю, говорю… Лишь бы он продолжал вот так на меня смотреть.


*****
- В азбуке глухих ничего сложного. Я тебя научу. Вот, смотри!
Он обеими руками берет мою ладонь. Уууух… сердце рухнуло куда-то под желудок и забилось там с удвоенной силой.
- Это буква «А».
Ааах… Он одной рукой держит мое запястье, а второй несильным нажимом сгибает пальцы в кулак. У него такие теплые, чуть шершавые ладони. Держи меня, держи, не отпускай…
- Запомнил? Теперь буква «Б».
Бляяя…Он что-то такое делает моими средним и указательными пальцами, а я могу только раскрывать рот, как рыба, в попытке заглотнуть немного воздуха, и радоваться, что в этот момент он не смотрит на мое лицо. Потому что оно пылает, крови к ушам и щекам прилило столько, что я чувствую, как она пульсирует.
- А теперь буква «В».
Вот черт! Он мягко проводит по ладони, распрямляя мои судорожно скрюченные пальцы. Тонкие прозрачные ногти с белыми кромками осторожно пробегаются по линиям судьбы и жизни. Ой, мамочки! Что же он со мной делает? Сердце, кажется, окончательно запуталось где-то в моих внутренностях и уже не бьется, а только вяло подергивается.
- Видишь как просто? Буква «Г».
Господибожемой! Кажется, сейчас я точно не выдержу. Его правый кулак обхватывает указательный палец, а левая рука пригибает остальные. Хватка неплотная, кулак скользит вниз по пальцу… скользит… В ушах рев авиационных двигателей.
- Только бы не кончить, только бы не кончить, - шепчу я как молитву.
Словно услышав меня, он отпускает мою руку… чтобы взять в ладони мое лицо и повернуть к себе.
- Мне проще, если я вижу твои губы.
А глаза у него синие-синие. И черные-черные.


*****
На этом маршруте столько маленьких тесных Рафиков, а именно сейчас, как назло, подъехал большой просторный автобус. Это сиденье такое широченное, что между нами можно втиснуть еще одного. Я так хотел сидеть к нему вплотную, прижимаясь бедром и локтем, и как бы ненароком класть руку на его колено. А вынужден соблюдать пионерское расстояние. Чем такие мученья, я бы лучше стоял, если бы это не выглядело так подозрительно в полупустой маршрутке.
Он тоже отчего-то возится, вздыхает и, в конце концов, отворачивается к окну. Я осторожно, по сантиметру, двигаюсь по сиденью. Ближе, еще чуть-чуть. Нет, еще ближе не решусь. Теперь между нами расстояние шириной в ладонь и я могу чувствовать исходящее от него тепло.
Я пользуюсь тем, что он смотрит в окно и беззастенчиво на него пялюсь. На его руки, чинно сложенные на коленях. Тонкие пальцы с коротко остриженными ногтями, несколько царапин. Интересно, откуда? Под курткой ничего не разглядеть, перевожу взгляд на шею. Красивая. Натянутые мышцы, подрагивает жилка, адамово яблоко не торчит, а слегка выступает. Лизнуть бы… Устыдившись, отвожу глаза и…
Я забыл, что окно автобуса как большое черное зеркало. Он так же внимательно, как я его, изучал все это время мое отражение. Чувствую, как начинают полыхать огнем щеки, и вижу, как стремительно краснеют его уши. Закусываем губы одинаковым жестом и всю оставшуюся дорогу напряженно глядим строго вперед.


*****
Господи, там наверху столько этих гребаных звезд! Они, как миллион светодиодов, слепят меня сквозь черный ажур веток. Меня колотит дрожь, то ли от вечернего ветерка, то ли от его близости, и затылку жестко лежать на деревянных планках скамейки. И я почему-то не решаюсь взглянуть на него и смотрю строго вверх, на дурацкие звезды. Но в здешней нереальной тишине я отлично слышу его дыхание. Он вдыхает шумно, глубоко, а потом длинно прерывисто выдыхает. А я дышу коротко и быстро. И ничего не могу с этим поделать. И дрожу. И так стискиваю край скамейки, что она, наверное, скоро рассыплется щепками в моих кулаках. И продолжаю молча смотреть на яркие светодиодные звезды. И думать о том, что уже очень поздно, и что нам еще до метро добираться, и о том, как шумно он дышит. И внезапно понимаю, что уже не вижу чертовых звезд, а вижу смутно блестящие в темноте его глаза. И его дыхание щекочет мне лицо. А потом я уже ничего не вижу, и только чувствую на губах его вдох-выдох. А потом миллион гребаных звезд вспыхивает прямо у меня в голове…


*****
Зачем? Черт побери, зачем? Зачем ты это сделал со мной… с нами?
Ты ведь мог остаться для меня еще одним маленьким мальчиком с восторженными глазами.
Но ты потянулся ко мне розовыми губами… и стал моим демоном, моим ангелом, моим счастьем и моим проклятием.
Я мог бы отвернуться, я мог бы не ответить, я мог бы уйти. Но не сделал этого. И теперь горю в медленном адском пламени неправильной любви.
Ты был невинным и трогательным. Ты, как завороженный, смотрел на мой рот, и это меня завело. Но я не собирался ничего предпринимать. Ведь ты был слишком мал для меня.
Ты до сих пор еще слишком мал, но уже поздно… Я уже знаю тебя на вкус и на ощупь. Я уже не хочу от тебя отказываться.
И уже не могу отказаться. Я понял, что не представляю себя без тебя. Без твоего жаркого прерывистого дыхания на моей шее. Без твоих глупых детских секретов, рассказанных шепотом на ухо. Без твоих шершавых ладошек, без спроса заползающих мне под свитер. Без твоего «аах!», когда я дотрагиваюсь до тебя. Особенно без этого «аах»…
Я знаю все нюансы этого полустона-полувздоха. Я люблю момент, когда ты все еще пытаешься смотреть на меня, но твои глаза сами закрываются, и голова запрокидывается. Тогда твое «аааах» звучит особенно протяжно и сладко.
Но больше всего я люблю, когда ты не можешь издать ни звука, потому что я целую тебя. Я медленно обвожу контур твоих губ, поглаживаю их изнутри языком , и ты вцепляешься в мои плечи, вжимаешься всем своим маленьким телом. А я не железный, от твоей близости меня сносит с катушек. Я углубляю поцелуй настолько, что практически трахаю языком твой рот. Как хотел бы трахнуть тебя… Но ты еще маленький. Еще слишком маленький… Я схожу с ума от того, как ты беспомощно дрожишь в моих руках. Я кончаю, когда тебя сотрясает электрическая судорога оргазма.
Как мне избавиться от чувства вины, разъедающей мое счастье? Ты хочешь большего и не понимаешь, почему я сержусь – ведь наши желания совпадают. Конечно, это же не ты хочешь трахнуть ребенка, которому едва исполнилось четырнадцать. Иногда меня так тянет напиться и потерять свое чертово самообладание. Но кто-то из нас двоих должен быть взрослым, пусть разница в возрасте не так и велика.
И тебе незачем знать, что я боюсь этого почти так же сильно, как хочу. Боюсь, потому что неумел и неопытен, как и ты. Но я преодолею свой страх. И мы научимся. Вместе.


******
Телефон старомодный, с круглым диском. От волнения я не сразу попадаю пальцем в нужные дырочки. Диск жужжит и щелкает. Руки дрожат.
- Мам? И тебя с наступающим. Да, гуляем с пацанами. Завтра не жди. Будем отсыпаться у Вени. Я сам потом позвоню. Ага, и папе передавай…
Он подходит, прислоняется щекой к зеркалу. Две пары синих глаз смотрят на меня спокойно и выжидающе. Даже слишком спокойно. Но по тому, как плотно сжаты его губы, я понимаю, что он тоже нервничает, и от этого я сразу чувствую себя смелее. Конечно, это он все спланировал, но старший здесь все-таки я. И я постараюсь, чтоб все прошло отлично. Он не пожалеет.
Он вдруг улыбается этой своей хитрой, снисходительной улыбочкой, и я понимаю, что опять все мысли отражались на моем лице, как СМСки на экране мобильного. Ну и ладно. Я кладу гудящую трубку на рычаг и протягиваю к нему руку. Он молча чуть подается навстречу. Господи, я до сих пор не верю, что это происходит со мной. Как может он, весь такой солнечный, воздушный, существо не из этой реальности, любить и хотеть такого грубого гоблина, как я? Это бывает только в сказках.
Иди ко мне, моя сказка, заставь меня в себя поверить. Я ловлю его за язычок молнии и притягиваю к себе. Он послушно прикрывает глаза и приоткрывает рот. Я не тороплюсь. Брови гладкие, шелковые, ресницы нежные и пушистые, вздрагивают под моими губами. Щеки теплые, бархатистые. Их так приятно целовать. А он смущается и злится, он не хочет, чтоб «как ребенка, в щечку». Ему хочется, чтобы все и сразу. Я тоже хочу, но боюсь. Боюсь сделать что-нибудь не так и потерять его. А он не боится.
Он берет меня за руку и ведет из ярко освещенной прихожей в полутемную комнату. В углу мигает гирляндами елка. Лампочки отражаются в двух бокалах и бутылке шампанского. Новый год через десять минут. А я вижу только разобранную постель. Сердце подкатывает куда-то к самому горлу, потому что он садится на край кровати и расстегивает олимпийку, глядя мне в лицо. Кому, к черту, нужен этот новый год?


******
- Отпусти мою руку!
- Не отпущу.
- Отпусти, на нас уже люди смотрят!
- Пусть смотрят, мне все равно.
- А мне не все равно, отпусти, я сказал!
- А я хочу держать тебя за руку. И пусть хоть весь город знает!
- Ч-черт! Ну почему ты так усложняешь мою жизнь?
- Без меня тебе проще?
- Намного! Может, уже отпустишь меня?
- Может мне тебя совсем отпустить?
- Буду счастлив!
- Тогда прощай.
- Ну и вали!
Я так хочу, чтобы последние слова застряли у меня в горле, потому что он смотрит мне в лицо совершенно больными глазами, в которых злость и обида мешаются с растерянностью… и вдруг выскакивает из вагона. Двери с шипением съезжаются, едва не прищемив его куртку.
«Наступна станція Театральна»
Правая ладонь ощущает непривычные пустоту и холод. Тоже самое я чувствую внутри. Понимание того, что я только что совершил самую большую ошибку в своей жизни, придавливает меня настолько, что я сползаю на пол и утыкаюсь лицом в колени. И мне уже все равно, что на меня смотрят.

******
Стекло ужасно грязное, но мне сейчас не до брезгливости. Я буквально прилипаю к нему, когда эскалатор выплескивает новую волну людей. Внутри меня все дрожит. Я издалека вижу его светлую лохматую макушку. Господи, только бы он меня выслушал! У него такой усталый, потерянный вид. Плечи печально опущены, и горькая морщинка между бровей.
Неожиданно, где-то в груди гадким червяком шевелится удовлетворение: ему тоже плохо без меня. Мне тут же становится стыдно, и я торопливо отгоняю эти мысли. Но я помню, что они были, и от этого мне гадко вдвойне.
Смотрю на него не отрываясь. Боюсь даже моргнуть, чтобы не упустить из виду. Дырочка на джинсах, возле левой коленки, кажется, стала больше. Он любит ковырять ее пальцем, когда задумается. На рюкзаке по-прежнему висит брелок, который я подарил. Это хороший признак или плохой? Взгляд в пол, так что глаз не разглядеть.
Он уже почти у выхода. «Маленький мой, пожалуйста, дай мне все объяснить! – мысленно молю я. – Это ведь не я выпалил те злые слова, это говорили мои усталость и раздражение. Я так, так сожалею! Позволь мне все исправить!»
И тут он поднимает глаза и замечает меня. На мгновение он застывает с растерянным выражением на лице, потом его плечи выпрямляются, подбородок вскидывается вверх в трогательном гордом жесте. Он разворачивается на пятках и исчезает в толпе. Я бросаюсь за ним, но меня ударяет раскачивающимися дверями и поток людей выносит меня обратно на улицу.
Болит в груди. Так ноет, что меня тошнит. На аллее фонари горят через один. Темно и холодно. Начинает накрапывать дождь, но я даже рад этому. Намокают волосы, воротник. Постепенно противная сырость начинает просачиваться под пальто. Я встаю в лужу обеими ногами и жду, когда промокнут ботинки. Мне нужно равновесие. Я хочу, чтоб моему телу снаружи было так же плохо, как и внутри.


******
Ключ сухо щелкает в замке. Я вхожу, привычно запинаясь о высокий порожек. В прихожей опять кто-то забыл выключить свет. Зеркало отражает отца, сидящего перед телевизором. Возле кресла стоят пивные бутылки. Две пустых и одна полная. Еще одна, уже ополовиненная на подлокотнике. Из кухни журчит голос матери. Наверняка, она, как всегда, сидит под форточкой, телефонная трубка прижата плечом, в левой руке сигарета, в правой чашка кофе. За дверью моей комнаты обманчивая тишина. Брат, натянув наушники, сидит за компьютером. На мониторе взрывы, падают фигурки солдат, испуская фонтаны крови, дуло гранатомета мечется из стороны в сторону. Все ясно - Контрстрайк. Это надолго.
Никто из них даже не замечает, что я разворачиваюсь, выхожу и закрываю за собой дверь.
На улице тоскливо и депрессивно пахнет весной. Все правильно, думаю я, именно в такое время и совершается большинство самоубийств. Почему-то именно в этом вопросе мне не хочется быть оригинальным. Тысячная колонна невидимых мертвецов за моей спиной необъяснимо придает мне решимости. Я даже знаю КАК я это сделаю. Главное проскользнуть мимо консьержки. Но все опять складывается в мою пользу – стеклянная будка совершенно пуста. Я поднимаюсь на второй этаж, вызываю лифт и еду на самый верх. Преодолеть решетку, закрывающую лестницу на чердак не проблема, я лазил через нее сотню раз.
Толкаю дверь, и в лицо летит песок. От неожиданности чуть не шагаю обратно. Надо же, внизу ветра не было! А здесь просто пронизывает до костей. Но я специально ослабляю хватку шарфа на шее и вытаскиваю руки из карманов. Я тут вроде умирать собрался, глупо теперь думать о холоде. Наоборот, чем хуже мне будет, тем проще сделать последний шаг. Хотя мне и так хуже некуда. Все время чувствую себя больным и избитым, хотя организм в полном порядке. Функционирует, хочет двигаться, есть и спать. Только я не хочу. Без тебя не хочу ничего.
Как-то же я раньше жил без тебя. Как? Зачем это было? Наверное, для того, чтоб однажды я тебя все-таки встретил. Точно, я жил ради этих нескольких месяцев с тобой. А теперь все кончилось, и пора прекратить бессмысленное функционирование. Я как фонарик с севшей батарейкой. Лампочка есть, проводки не оборваны, а светить уже не будет, потому что другие батарейки к нему не подходят. Не подходят ко мне другие батарейки! Теперь меня только выбросить.
И почему бы не с крыши этой высотки? Я хватаюсь за хлипкие сварные перильца и усаживаюсь на крытый жестью бортик, свешивая ноги. Задница начинает мерзнуть. И ветер толкает в спину, когда я нагибаюсь посмотреть вниз. Уже совсем стемнело. Отсюда видны только черные спутанные клубки тополиных крон с желтыми пятнами падающего из окон света.
Сверху, сквозь разрыв в тучах мимолетно вспыхивает луна. Я представляю себе, как мое тело летит мимо окон, бесформенным мешком проламывается сквозь ветки и глухо ударяется об асфальт. Наверное, мне будет больно в последние секунды жизни. Думать об этом почему-то приятно. Боль – это правильно. Умереть без боли - словно списать ответы в контрольной.
По ассоциации тут же вспомнилась школа. Черт, пацаны расстроятся. Будут переживать, что не были рядом в нужный момент, не отговорили, не помешали…
Я знаю, ты тоже расстроишься. Нет, это слабое слово – тебе будет больно. Ведь ты один будешь точно знать, почему я так сделал. Маленький мой, как же ты справишься с этим грузом? Это я уже перестану чувствовать что-либо, а тебе будет больно. Очень больно, ты же любишь меня, я знаю. Как ты сможешь жить с этой болью? А если не сможешь? Мне вдруг становится страшно до черноты перед глазами, до мути в желудке. Я не могу скользнуть туда, вниз, не зная, что потом будет с тобой. Не могу, просто не имею права!
А если я еще не все сделал, чтоб вернуть тебя? Может быть, мне не хватило всего лишь одного шага, а я сдался! Во мне просыпается здоровая, колючая злость. Она пузырьками разбегается по венам. Я ударяю кулаками по коленкам, перекидываю ноги обратно на крышу и спрыгиваю с бортика. Занемевшее от холода и неподвижности тело подводит, я неловко плюхаюсь на четвереньки, но это только раззадоривает меня. Я поднимаюсь и решительно шагаю к выходу. Я еще поборюсь!


******
Коридорчик, ведущий к пожарной лестнице, выкрашен в грязно-розовый, и из-за этого мне кажется, что он похож на какую-то слепую кишку. А может быть из-за того, что я торчу в нем всю ночь. Сижу на полу, и вокруг меня серые рыхлые кучки сигаретного пепла. Щелчком отправляю в дальний конец коридора очередной окурок. Теперь, когда уже светло, я вижу сколько их уже там валяется. А наплевать. Я сейчас не в том состоянии, чтоб заботиться о чистоте или о собственном здоровье. Я сегодня чуть не шагнул с крыши, и, если у меня и в этот раз ничего не выйдет, видит бог, я все-таки это сделаю. Даже ходить далеко не буду – прямо с балкончика этой самой пожарной лестницы.
Мобильный разрядился, и я не знаю, который час. Лифт гудит, хлопают двери, люди разбредаются из теплых квартир. Я терпеливо жду, когда выйдет он. И , конечно, едва не пропускаю момент. Выглядываю из-за угла и вижу, как он, ссутулившись, ковыряет ключом в замке. Наконец, дверь заперта, он разворачивается, на ходу вскидывая рюкзак на плечо. Я едва успеваю отпрянуть. Сердце колотится как после долгой пробежки и бухает в ушах, так, что я перестаю слышать что-либо, кроме шума крови. Выдыхаю и вытираю о штаны взмокшие ладони. Он проходит мимо меня к лифту, не замечая. Молниеносный рывок за рукав, и я уже прижимаю его к себе. Черт, как же я по нему соскучился. Он вырывается, как зверек, попавший в капкан. Но я сильнее и, чуть ли не впервые, рад этому. Все происходит молча. Я просто целую его, куда придется, он сопит и сопротивляется. Стискиваю крепче, и неожиданно он перестает дергаться, обмякает. «Пусти» - шепотом просит он через минуту, и я покорно ослабляю хватку. Он высвобождает руки и обнимает меня за шею. И тут я уже не выдерживаю. Наверное, это называют истерикой. Из моих глаз начинают литься слезы. Горячие, едкие, обильные. Они текут нескончаемым потоком, словно копились во мне долгие годы и ждали только момента, чтобы прорваться. Его лицо расплывается, но я вижу, что он улыбается. А потом я перестаю его видеть, потому что он держит руками мою голову и целует мое лицо. Брови, щеки, нос, губы, щеки, лоб, опять губы… И мне уже не стыдно, что я реву, потому что я знаю – теперь все будет хорошо.



******
Мне кажется, я не усну, особенно после спокойного пояснения водителя, записавшего паспортные данные – это на случай аварии, чтоб знали, кого опознавать. Но едва я втискиваюсь на узкое сиденье и кое-как пристраиваю ноги в тесном пространстве, я моментально отрубаюсь.
Глаза открываются лишь через несколько часов, когда за окном маршрутки мелькают серые привокзальные районы незнакомого города. Возможно, при других обстоятельствах я бы проявил больше любопытства, но сейчас меня интересует только кучка народа на остановке и позади всех тонкая фигурка в синей куртке, вытягивающая шею и пританцовывающая от нетерпения. Сердце заходится, как сумасшедшее. Господи, как же я соскучился!
Как назло, пассажиры выгружаются удивительно медленно, будто никто кроме меня не торопится. Согнувшись в три погибели, пытаюсь рассмотреть его сквозь притемненное стекло. Наконец выхожу… и чуть не падаю, делаю пару шагов назад, чтоб сохранить равновесие. Это он запрыгивает на меня и повисает, как обезьянка, обхватив руками и ногами, уткнувшись мне в шею холодным носом и горячими губами.
Я молчу, потому что в горле огромный колючий комок, от него щиплет в глазах и печет в груди. И он тоже молчит, только его сопение уж очень напоминает всхлипы, и мой воротник становится подозрительно мокрым.
Кругом люди, но никто не обращает на нас внимания, и только бабка, торгующая семечками, посматривает в нашу сторону с доброй улыбкой. Внезапно я решаюсь, целую его в макушку и шепчу, наплевав, что он терпеть не может, когда я его так называю: «Маленький мой, люблю тебя, люблю…»


******
Сейчас чихну. Точно чихну. Чихну обязательно.
Осторожно приоткрываю один глаз, изучаю обстановку. Убираю его волосы из под своего носа. Он спокойно сопит в подушку. А я уже проснулся. Если не встану, начну распускать руки, разбужу. Жалко, он так замечательно спит. Еще пару минут любуюсь румяными щеками, по-детски приоткрытым ртом и дрожащими тенями от ресниц. Потом аккуратно вылезаю из-под одеяла и шлепаю на улицу.
Мокрая веранда сияет серыми облаками и голубыми просветами. Вчера мы не закрыли окна. Иду прямо по небу. На подоконнике клякса свечки. В восковую чашечку набралась вода, огарок фитиля похож на утонувшего червячка. Перегибаюсь в сад, навстречу умытым черешням, и срываю малину прямо с куста под окном. Она еще терпкая, еле спелая, но пахнет одуряюще, и на вкус - сахар пополам с дождем. Объедаю все ягоды, до которых могу дотянуться, и просто лежу животом на мокром подоконнике.
Раннее утро. Впереди у меня так много времени. Целый бесконечный летний день… И длинное лето… И долгая-долгая жизнь…
Иду обратно в дом. Тщательно обтираю ноги о старый ковер и заползаю под одеяло. Там тепло и уютно. Он сразу приваливается, обнимает, и в нос снова лезут его вихры.
Счастье.


******
- Ой! Бля! Бля! Ой!
Он прыгает по раскаленному песку то на одной, то на другой ноге.
Не знаю, с какого карьера перекочевал этот пляж, но на берегу нашего озера появилась эта миниатюрная сахара с настоящими барханами чистого, ослепительно-желтого песка.
- Бросай уже куда-нибудь свою гребаную подстилку! Я больше не могу!
- А я говорил, чтобы ты не шел разутый, - ехидничаю я.
На самом деле мои шлепанцы нифига не спасают от жара под ногами, но я держу фасон и делаю вид, что придирчиво выбираю место. Наконец, я нахожу ложбинку позади невысокой дюны и расстилаю коврик.
Он тут же плюхается на спину и задирает ноги вверх, дрыгая обожженными пятками. Я стою над ним и с гадкой ухмылкой разглядываю его двусмысленную позу. Он замечает и подхватывает игру: сгибает колени и широко разводит ноги. На лице совершенно блядская улыбочка… пока его ступни не касаются обжигающего песка…
- Ой, бля!!!


******
Пыль мягкая, прохладная, просачивается между пальцами как тонкая пудра. Проселочная дорога уходит в закат как в каком-нибудь дурацком романтическом фильме. По обе стороны до самого горизонта тянутся поля, колосящиеся неизвестными нам, горожанам, злаками. Обочины заросли травой и васильками. Мы молча бредем, загребая пыль ногами, каждый по своей колее.
Я срываю цветок, в точности повторяющий цветом его глаза. Закладываю стебелек ему за ухо и говорю:
- Волошка моя…
Неожиданно он не фыркает, не смеется над моей глупой сентиментальностью. Он поднимает на меня свой васильковый взгляд и просто улыбается - нежно и чуть смущенно.
В этот момент меня накрывает волна острого, пронзительного счастья.
- Ванька, дурак, ну ты что?
Его грязные пальцы вытирают мне щеки, и только поэтому я понимаю, что из моих глаз катятся слезы.
- Дурак, - невпопад соглашаюсь я, беру его за запястья и тяну к себе.
Он повисает на мне, крепко обхватив руками и ногами, прижимается щекой, сопит в ухо. Цветок падает куда-то в пыль. Небо пылает красным и лиловым. Оглушительно стрекочут кузнечики.


******
- А знаешь, я бы мог сейчас прогнать серьезную философскую телегу об арбузе, как олицетворении человеческого общества… - заявляет он, сосредоточенно выковыривая черные лаковые семечки из сахарной арбузной мякоти. – Но я не буду этого делать.
- Это почему? – без особого энтузиазма интересуюсь я, сдувая с лица волосы. Одна рука у меня под головой, другой я держу его за ногу, будто боюсь, что он убежит. На самом деле мне просто нравится его касаться. Я валяюсь на верхней ступеньке крыльца, и мне откровенно лень двигаться.
- Нет у меня здесь благодарных слушателей! – патетически восклицает он и аккуратно кладет семечку на мой голый живот.
- Ай, - говорю я. – Щекотно.
- Потерпишь.
- Тогда рассказывай мне что-нибудь. Не хочешь свою философскую муть, можешь про то, чем кончился тот фильм, который мы не досмотрели.
- Не буду. Там потом смешно было, ты будешь ржать, вся красота обвалится…
Мне интересно, что за «красота» выкладывается на моем животе, но лень даже голову приподнять.
- Ладно, расскажи несмешное, - соглашаюсь я. – Мне скучно просто так лежать.
- А ты лежи не просто так, ты думай о вечном, - предлагает он с абсолютно непроницаемым выражением лица.
- Ботаник!
- Долбоеп!
Он засовывает мне в рот кусок сочной арбузной мякоти, и последнее слово опять остается за ним. Ну и пусть, мне лень возмущаться. Я поворачиваю голову и вижу отражение в старом, криво висящем зеркале. Наклонные столбы светящейся пыли, золотые солнечные квадраты на деревянном полу веранды, миска с грудой прозрачно-алых кусков арбуза, его загорелая спина с ожерельем позвонков и мой живот в пятне света. А на нем – выложенный арбузными семечками косорыленький «смайлик» с моим пупком в роли носа.


*****
###
Звезды

###
И у нас. Еще море. Черное.

###
Я знаю, что оно Черное

###
Дурак. Оно черное. И луна отражается.

###
А звезды? Отражаются?

###
Я не вижу. Оно плещется. Может быть.

###
Ты где сейчас?

###
Стою на балконе. Ветер. Замерз.

###
Наверное, опять в одних трусах?

###
Подглядываешь за мной?

###
Присматриваю.

###
Я за тобой тоже. Увижу с другим – убью молнией)

###
Баюсь-баюсь

###
Я серьезно.

###
Ты ревнуешь? Правда?

###
Да. Думал только тебе можно?

###
Я дурак. Мне можно. А тебе не нужно.

###
2 недели без тебя это много. Я тоже становлюсь ревнивым дураком

###
Я думаю только о тебе. Особенно ночью.

###
Знаю я, какие у тебя ночью мысли

###
Не только. Всякие. В груди болит. Скучаю без тебя.

###
Я себя утешаю тем, что осталась всего неделя.

###
Это так долго(((

###
Я приеду, и будем смотреть на звезды вместе.

###
Обещаю, тебе будет не до звезд.

###
Дурак

###
И тебе спокойной ночи


******
С моего балкона не видно, куда садится солнце. Но приближение сумерек можно угадать и не глядя на закат. Кругом разливается томно-золотистое сияние, воздух и время становятся густыми и тягучими, и кажется, этот летний вечер никогда не закончится. И через миллионы лет нас найдут, застывшими в нем, как доисторических мух в янтаре.
Босые пятки такие трогательно розовые по сравнению с темным бронзовым загаром. Они так прочно, деловито упираются в кафельную плитку балконного пола, что это меня умиляет. Ты стоишь вплотную к перилам, в руках кружка с чаем, ступни наполовину свисают с края, и я знаю, что пальцами ног ты сейчас забавно шевелишь в воздухе, хотя с моего места я не могу этого видеть. Но я знаю, что это так, потому что тебе всегда нравилось это делать. А сейчас ты поднимешь левую ногу и почешешь ею правую. Угадал! На загорелой коже остаются светлые полоски. Перед глазами на несколько мгновений мелькает совсем белая, нежная кожа свода стопы. Хочу поцеловать тебя туда. Чтобы ты хихикал, дурачился, вырывался и дрыгал ногой. Но я не буду делать этого прямо сейчас.
Мы не виделись целый месяц. Ты сильно изменился: подрос, загорел до черноты, подстригся. И стал как будто немного чужой. Будто мы снова вернулись в первые дни нашего знакомства. Отстраненный, сдержанный, стеснительный. Я не знаю, как себя вести с тобой таким. Я подхожу и встаю за твоей спиной. Смотрю на дорожку светлых волосков, выходящую из-под коротких белобрысых завитков на бронзовой тонкой шее, на чуть выступающие бугорки позвонков. Я хочу поцеловать их все, от самого первого, скрытого под волосами до самого последнего.
Вместо этого наклоняюсь и целую тебя в затылок. Пушистая макушка пахнет тобой. Этот запах настолько родной, что я не выдерживаю и со стоном утыкаюсь в нее носом. Ты не глядя, ловишь мою руку, притягиваешь к лицу ладонь и целуешь мокрыми от чая губами. Меня протряхивает почти оргазмом.
Ты разворачиваешься, обнимаешь неловко - мешает кружка с чаем - вжимаешься лицом в мою грудь и бормочешь:
- Ваня, Ванька, Ванечка!
Я отбираю у тебя кружку, перегнувшись через подоконник открытого окна, ставлю ее на кухонный стол и стискиваю тебя, даже не пытаясь убрать с лица глупую счастливую улыбку.


******
- Ты меня достал, - говорю я.
Бэмс! Над моей головой в стену ударяется желтая пластиковая миска, отскакивает, пружинит о край мойки и еще некоторое время крутится на полу, прежде чем укатиться под стол.
- Я утомился от твоих истерик.
Хрясь! Блюдце пролетает уже ниже, мне приходится пригнуться. Один осколок больно царапает плечо.
- Если ты сейчас же не прекратишь бить мою посуду, я выставлю тебя за дверь.
- У меня есть ключ, - говорит он и запускает в меня кружкой.
На стене образуется коричневая клякса с живописными потеками.
Он шарит глазами по кухне, подбирая следующую жертву. Я делаю шаг вперед и хватаю его за запястья.
- Хватит! Ты невыносимая маленькая свинья, ты эгоист и псих, ты разбил мою любимую кружку, но ты… все равно лучше всех.
- Правда? – на его лице появляется такая ослепительная солнечная улыбка, что я невольно улыбаюсь в ответ.
- Угу, - киваю я. – Но кружку жалко.
- Не жалко. Твоя любимая кружка будет та, что я подарю.
- Но ты не дарил мне кружек.
- Значит, подарю завтра. И вообще, не стой как истукан, дай тряпку, это кофейное пятно на стене меня раздражает.


*****
Черт, а ноги у него в этих плотных колготках совсем как девчачьи. Вот только бедра подкачали – слишком узкие. Но Сонька находит для него свою джинсовую юбочку чуть ли не детсадовских времен и получается очень даже ничего. Но как коротко! Это же все пацаны будут пялиться на его ноги. Чувствую, как где-то внутри закипает ревность, а он, словно издеваясь, подмигивает мне накрашенным глазом. Его лицо с черными ресницами и розовыми губами почти чужое. Хорошенькое. Девичье. Кокетливое. Не его.
От этой мысли становится легче. Ну и пусть остальные смотрят. Они увидят только макияж и наряд ковбой-гел. А то, что под этим, буду знать я один. И еще я смогу внаглую танцевать с ним. И может даже поцелую при всех. А что? Девчонку можно.
- Эй! – он пинает меня ботинком в щиколотку. – Я приличная девушка, убери лапы с моей задницы, хам!


*****
- Иди, умойся!
- Не пойду!
Он растрепанный и голый. И от дурацкого девчачьего наряда осталась только тушь на ресницах. Помаду я давно уже съел – фу, гадость…
Он валяется в постели, и накрашенные глаза придают ему откровенно развратный вид. Это меня возбуждает и раздражает. И раздражает именно тем, что возбуждает. Я бешусь из-за своей столь явной реакции – не хочу быть таким примитивным.
Он потягивается и облизывает и без того блестящие губы. Все мысли разом выносит из моей головы. Какого черта я занимаюсь самокопанием, если этого момента я ждал весь длинный вечер? И, зачем врать себе, я мечтал увидеть его именно таким…
- Ну что, договорился с собой? – с хитрой улыбкой спрашивает мое маленькое чересчур проницательное искушение.
- Нет, - зачем-то вру ему я. – Но я смогу это пережить…
И падаю на кровать.


*****
Фонари остаются где-то за спиной. Тут под деревьями темно и пахнет прелой листвой. Я прислоняюсь к шершавому стволу и с готовностью сползаю ниже, когда он тянет меня за шарф. Вздрагиваю от прикосновения ледяных ладоней под рубашкой, но ниже прижимается горячее-горячее. Одной рукой я притягиваю его плотнее, а второй трогаю его лицо. Нежный бархат щеки, жесткая кромка челюсти, выгиб подбородка… и губы. Теплые, мягкие, приоткрываются навстречу пальцам. Подушечки щекочет тонкая пересохшая полоска на границе внешней и внутренней части губы. Прикосновение языка как удар током. Дыхание перехватывает, и я непроизвольно толкаюсь в него бедрами. Он тихо смеется прямо мне в пальцы и лижет их как котенок. У меня перед глазами разбегаются разноцветные круги. Хорошо, что я упираюсь спиной в дерево, ноги меня вряд ли бы сейчас удержали.
- Я девчонка, - шепчу ему в ухо.
- Угу, - мычит он с моими пальцами во рту. А руки, нагревшиеся о мой живот, что-то уже творят с пряжкой ремня.
- Ты что делаешь? Тут люди ходят! – ужасаюсь я, но сил, чтобы оттолкнуть, прекратить это безобразие нет, потому что он не отвечает. Он посасывает мои пальцы, а теплые ладони забираются мне в джинсы.
Ну, раз так, мне тоже плевать на людей! Я шире расставляю ноги и свожу полы своего пальто у него за спиной.


******
- Не дыши так громко, - говорит он.
Пальцем он надавливает на мой подбородок.
- Ладно, - говорю я, послушно задираю голову, рассматриваю желтое пятно на потолке и ощущаю, как бритва медленно едет по шее.
От этого длинного плавного движения, от его сосредоточенного сопения, от пальцев, зависших над моими губами дышать «тихо» совершенно не получается. Я дотрагиваюсь языком до его пальцев. Они холодные, гладкие и на вкус как гель для бритья. Но все равно вкуснее их нет ничего на свете, потому что я чувствую, как начинает дрожать бритва у моего горла.
- Перестань, я же могу тебя порезать, - говорит он странным придушенным голосом.
- Угум… - соглашаюсь я неразборчиво, так как его пальцы уже у меня во рту. Я облизываю их как карамельки. Они согреваются и теряют мыльный привкус.
Я вынимаю из его руки бритву и, не глядя, бросаю ее в раковину. Подумаешь, осталась щетина на шее! Зато лицо он уже побрил, и я могу целовать его, не опасаясь поцарапать…


******
- Если ты мне не поможешь, есть мы сегодня не будем.
- Я разве отказываюсь? Ты мне фронт работ обеспечь! – в голосе показной энтузиазм.
- Режь морковь, - вручаю ему нож.
- Ты что, чувак? – делает круглые глаза. – Я не могу, это же фаллический символ! Резать его… да у меня от одной мысли мурашки по коже!
- Ладно, морковь я сам, может быть, ты порежешь огурцы и колбасу? – пока еще я спокоен.
- Ты издеваешься, да? Это же тоже фаллические символы! – на лице предельное возмущение.
- Ладно, черт с тобой, салатом я займусь сам. Хотя бы хлеб ты можешь нарезать?
- А у тебя круглый или батон? – тут же интересуется он и получает этим самым батоном по макушке.
- Вон с моей кухни! – грозно заявляю я. – И вообще, кто не работает, тот не ест!
- Паааадумаешь… - тянет он, с видом оскорбленного достоинства вытряхивая крошки из волос, но не уходит, а садится в уголке и открывает свою книжку.
Несколько минут в тишине слышен только стук ножа о разделочную доску. Потом он вытягивает из банки маринованный огурчик и с громким аппетитным хрустом откусывает сразу половину.
- Аааааааа!!! – ору я благим матом.
- Что?! – он бледнеет и роняет огрызок огурца на пол. – Что случилось?
- Ты…. Ты… - добавляю трагической дрожи в голос, - Ты покусился на фаллический символ! Как у тебя только рот открылся?
Несколько секунд он хлопает ресницами, потом до него доходит.
- Ах ты, гадкая свинья! Ты напугал меня! – он вскакивает и начинает лупить меня книжкой.
- А ты ленивый поросенок! – отступаю за холодильник, отбиваясь батоном. – Ладно, ладно, сдаюсь!
- То-то же! – он с задранным носом садится на свое место и, как ни в чем не бывало, снова открывает свою книженцию. – После всего этого ты просто обязан накормить меня… В качестве моральной компенсации, - подумав, добавляет он.


*****
- Одень шапку!
- Не хочу, не холодно же!
- Как это не холодно? У тебя уже не уши, а пельмени замороженные!
Я протягиваю руки и накрываю его уши ладонями. А у него вдруг делаются растерянные глаза, и на щеках проступает румянец.
- Ты что делаешь? Вдруг кто увидит? – лепечет он.
И это действует на меня так… так… Я оглядываюсь - рядом никого, ветер метет по проспекту серую снежную крупку, на той стороне улицы закутанная мамаша толкает перед собой коляску – наклоняюсь и целую его, быстро и крепко. Пока он ошалело хлопает ресницами, я выдергиваю из его рук шапку и натягиваю ему до самых бровей.
- Вот так-то лучше!


*****
Конечно, он их не забыл, а специально оставил дома. Разве можно усомниться в этом, видя шкодливое выражение его честных-пречестных глаз. Но, как бы там ни было, руки у него действительно замерзли.
- Ладно, засовывай, - со вздохом разрешаю я.
Его ледяные ладони тут же ныряют ко мне в карманы. Даже сквозь подкладку пальто и джинсы я чувствую их холод. Первое время они просто прижимаются ко мне, подпитываясь теплом. А потом начинают легонько поглаживать, потирать мне бедра.
- И чем это ты занят? – ворчу я.
Он отвечает невинным взглядом широко распахнутых глаз. А руки тем временем не остаются в неподвижности. Еще чуть-чуть, и мое тело среагирует вполне ожидаемым образом. Я прихлопываю руками его ладони и не даю им пошевелиться.
- Уууу, - гудит он, обиженно выпячивая нижнюю губу.
- Провокатор, - бурчу я и опускаю руки.


******
Горячо.
Горячо сверху. Черт, и любит же он включить почти кипяток! Хочет сварить заживо? Спину обжигает чуть не до боли. Так, что удары водяных струй воспринимаются уколами. Массаж раскаленными иглами. И кожи уже будто нет, и я весь в сетке горячих пульсирующих нервов.
Горячо внизу, там, где его бедра прижимаются к моим, и скользкие мыльные руки творят… всякое. Такое, отчего в животе сворачивается и разворачивается огненный клубок, и подкашиваются ноги. И приходится упираться руками в нагретые кафельные плитки, и думать о зиме и ледяных сугробах, чтобы раньше времени не сгореть и не выплеснуться горячим и острым.
Горячо внутри. Где-то посередине между верхом и низом. Там, где обжигающий пар забивает легкие. Там, где в грудь упирается его мокрая макушка, и от зрелища разбегающихся по спирали волосков становится трудно дышать. И мозг уже выжжен дотла, и там, где было сердце - лужица кипящей лавы, но он прижимает горячую ладонь и считает вслух удары: раз-два, раз-два…


******
Снег валит крупными тяжелыми хлопьями совершенно отвесно. Я сижу на подоконнике, закутавшись в два пледа, упираясь в балконные перила разношенными клетчатыми тапками, и грею руки о пол-литровую чашку с чаем. Раннее утро выходного дня. На душе умиротворение и покой. Оглядываюсь на балконную дверь – она плотно притворена, значит, в комнате нет сквозняка, и ты спишь. Я представляю себе твои вихры, торчащие из-под одеяла, полураскрытую узкую ладонь на подушке, и мне становится тепло. Оно идет изнутри, и никак не касается леденеющей на жестяном подоконнике задницы. Этот тот плюс, который вообще не имеет отношения к температуре. Без него можно замерзнуть даже в летнюю жару. Однажды я испытал это на себе и теперь боюсь до ужаса.
Скрип. Оборачиваюсь и вижу тебя в растворенной двери.
- Так вот ты куда пропал! Без тебя холодно… - ты ежишься на пороге.
Я вздыхаю, снимаю ноги с перил и приглашающее распахиваю свои два пледа. В ответ счастливая полусонная улыбка. Ты втискиваешься озябшими ступнями в мои безразмерные тапки и прижимаешься спиной. Мы молчим, смотрим на падающий снег и по очереди отхлебываем чай из кружки.


******
Заканчивает шуметь вода в душе, и одновременно щелкает реле чайника. Достаю с полки картонную коробочку – он у меня неприхотливый, любит чай в пакетиках. Наливаю кипяток в его кружку и ставлю ее на стол. Он входит, на ходу вытирая голову полотенцем, не глядя плюхается на табурет.
Я сажусь с другой стороны стола. Наконец он вешает полотенце на шею и встряхивает влажными волосами. Торчащие во все стороны, слипшиеся острые прядки делают его похожим на ежика. После душа он весь будто светится изнутри, и глаза сияют, словно в них накапали свежего ультрамарина. Я сглатываю. Он понимающе улыбается. И отрицательно качает головой.
- Мне нужно еще с полчаса на физику. А чтобы ты не скучал, у меня для тебя кое-что есть, - говорит он, наклоняется, подтягивает за лямку рюкзак, вынимает книгу и кладет на стол.
- Это книга? – и зачем я спрашиваю?
- Точно, - издевательски соглашается он. – Это книга. Бумажная. Ее напечатали в типографии еще до появления принтеров. У нее есть обложка. И даже несколько картинок. И автор сам придумал своих персонажей. И они, о ужас! – он театрально округляет глаза и продолжает трагическим шепотом, - гетеросексуальны… Но, не смотря на все это, думаю, тебе понравится.
Он подталкивает томик рукой и тот плавно подъезжает ко мне по гладкой столешнице. Я машинально перелистываю страницы. А он вдруг сладко зевает, смешно жмурясь, морща нос и прикрывая рот ладонью. Потом невозмутимо достает учебник физики и, подперев щеку, углубляется в какие-то формулы. Пару минут я смотрю на него, вздыхаю и принимаюсь за чтение.
Мне действительно нравится. Очень нравится. Я отрываюсь от книжки, чтоб сказать ему об этом и вижу, что его голова лежит на раскрытом учебнике, рука вцепилась в пустую кружку, а сам он мирно спит. Зрелище в высшей степени трогательное.
Аккуратно расцепляю его пальцы, ставлю кружку в мойку и поднимаю его на руки. Легонький, птичьи косточки - мое пальто и то тяжелее. Укладываю его, накрываю одеялом и осторожно устраиваюсь рядом. Сна ни в одном глазу, еще почитаю. Настольной лампы у меня нет, зато есть фонарик. Я ему не помешаю.
Под окнами проезжает машина, и я вдруг понимаю, как тихо в квартире. В кресле чуть слышно поскуливает во сне собака, шелестят страницы, и тихо сопит в подушку мой мальчик. Теплый, уютный, как мягкая игрушка. Мой.
Я поворачиваюсь на живот, устраиваюсь поудобней и снова направляю луч фонарика на страницы.
- Вань? – сонно, полувопросительно, с закрытыми глазами.
- Я тут, - шепчу я. – Спи.
- Я сплю, - бормочет он и придвигается ближе. Прохладные, еще чуть влажные волосы слегка щекочут бок, рука ложится мне на спину вдоль позвоночника, ладонь между лопатками. – Сплю…


*****
В сгущающейся темноте видно как вдалеке светится высотка Министерства транспорта и поближе – башенка пригородного вокзала. Мы стоим плечо к плечу, облокотившись на металлический поручень, и всматриваемся в город за широким окном. В стекле отражаются наши до смешного серьезные лица и белые пластиковые стаканчики из кофейного автомата, зажатые в руках. В моем плещутся остатки эспрессо, у него – почти полный капуччино.

За нашими спинами суетится и шумит непрерывная вокзальная толчея. Обычно меня легко затягивает людской круговорот, я начинаю чувствовать себя его частью, щепочкой, которую несет течение. Но сегодня мы - два камушка, лежащие на дне. Мы – отдельно. Мы только вдвоем. Когда я думаю об этом, мне начинает казаться, что даже шум толпы стал тише, отдалился. На заднем плане что-то объявляет голос диктора. Броуновское движение за нашими спинами активизируется. Я смотрю на табло: Санкт-Петербург – Киев. Внизу, за стеклом светящейся змеей подползает к платформе поезд.

В отражении я вижу, как он поворачивается ко мне, и наклоняюсь ближе.
- А давай притворимся, что я приехал к тебе на этом поезде, – говорит он мне в ухо, щекоча холодными губами. – Меня не было очень долго, может быть год… И ты меня целый год ждал…
- Я тебя всю жизнь ждал, - говорю я.


*****
На этой остановке тоже никто не вошел. Двери троллейбуса с астматическим шипением закрываются.
Он тянет за конец шарфа, заставляя меня нагнуться, и снова целует. Мне нравится подчиняться этому приятному насилию.
Мои руки в карманах, его – одна крепко держит мой шарф, второй он ухватился за поручень. Мы соприкасаемся только губами. Только губами. Он не позволяет углубить поцелуй, чтобы на следующей остановке можно было быстро отпрянуть и отвернуться к окну, будто мы просто два парня, случайно севшие в один троллейбус.
Эти легкие касания губ, это добровольное подчинение возбуждают меня безмерно, до черных точек перед глазами. Так, что я не вижу ничего вокруг. О приближении очередной остановки я узнаю, только когда притормаживающий троллейбус заставляет меня по инерции сделать пару шагов назад чтобы удержаться на ногах.
Он улыбается и тянет за шарф. Потом достает мою руку из кармана и кладет на поручень рядом со своей.
- Знаешь, из нас двоих, это я должен быть больше и сильнее. Потому что я УЖЕ умнее и серьезнее. А за тобой нужно присматривать, заботиться о тебе, защищать тебя. Ты без меня пропадешь.
- Пропаду, - соглашаюсь я, отцепляюсь от поручня и берусь за конец его шарфа.
Двери с тяжелым вздохом закрываются за спиной, троллейбус трогается, и я притягиваю его к себе.


*****
- Выплюнь ты эту гадость!
- Это не гадость, это тополиные почки..
- У тебя потом будут губы клейкие и горькие.
- Это твои проблемы, лично мне вкус нравится.
Но он все-таки выплевывает рыжие липкие чешуйки и тянется целоваться. Я пытаюсь сделать недовольное лицо, но у меня никогда не получается долго сопротивляться. И, конечно, я оказываюсь прав. На его губах темные пятнышки клейкой смолы, а на языке – пронзительная горькая свежесть. От этой горечи меня даже слегка протряхивает.
Он неловко переступает, стоя на цыпочках, и, словно опасаясь, что я сбегу, цепляется за мой воротник. Но, господи, куда же мне бежать, если от блеска его глаз кружится голова, и у поцелуя острый вкус тополиных почек.


*****
- А что тебе во мне нравится?
Он сидит рядом со мной на ступеньках Гостиного двора и разглядывает свои вытянутые ноги. Я неопределенно хмыкаю.
- Ну, скажи, что тебе жалко что ли? Вот как про девчонок говорят: классная попка…
- Угууу… - тяну я с плотоядной ухмылкой.
- Или там, красивые ножки… Тебе нравятся мои ножки? – он складывает нога на ногу и смотрит на них оценивающе.
- Угу, - снова угукаю я.
- Так не честно! Отвечай развернуто! Почему тебе нравятся мои ножки? – он опять любуется на свои конечности и даже поглаживает себя по бедру.
- Они длинные, - говорю я первое, что приходит в голову. Подумав, добавляю ехидно, - И цепкие…
Он слегка краснеет, но упрямо продолжает допрос.
- А что еще? Руки, например? – он выставляет перед собой ладони с растопыренными пальцами тем жестом, с которым женщины оценивают маникюр.
- И руки нравятся, - покладисто соглашаюсь я. – Особенно, когда они не для скуки.
- Пошляк! – он бьет меня кулаком по коленке, но меня уже понесло:
- Еще мне очень нравятся твои уши, потому что они всегда тебя выдают…
- Неправда!
- Правда! И мне нравятся твои глаза, потому что они бесстыжие в отличие от ушей!
- Эй, ну все, прекрати!
- Я только начал! – пыхчу я, отбиваясь. – Губы! Мне нравятся твои губы, потому что они знают много неприличных слов и умеют целоваться! Ай, больно! За что?
- За многословие!
- Ты сам спросил! А я еще не перешел к самому интересному… - он такой смешной, когда возмущен и пытается дотянуться, чтобы ладонью закрыть мне рот. – Рот! Ох, как мне нравится твой рот…
- Хватит тебе, дурак, перестань!
Он внезапно сникает и, с совершенно расстроенным видом, отвернувшись, садится на ступеньки. Я придвигаюсь к нему и пытаюсь обнять. Он дергает плечом, сбрасывая мою руку.
- Буся, ну ты чего? Ну, извини!
Я все равно его обнимаю и притягиваю к себе. Он вздыхает и утыкается лбом мне в шею.
- Я тебя всего люблю, целиком, - шепчу я.
- Правда?
- Правда, зуб даю!
- Хорошо…


*****
- Я выбираю того парня с рюкзаком.
- А я тогда вон того дядьку в зеленой куртке.
- Ну, раз, два, три, поехали!
Это такая игра в гипноз. Присматриваешь «жертву» и начинаешь ей внушать сделать какую-нибудь бессмыслицу, ерунду. Почесаться, оглянуться, рукой помахать…
Мы сидим на спинке скамейки в сквере и наблюдаем за людьми на троллейбусной остановке через дорогу.
- Давай, проверь ширинку, ну, давай! – сосредоточенно уговаривает он своего подопытного.
А я поворачиваю голову и смотрю на него. «Поцелуй меня. Поцелуй меня!» - сам не знаю, в шутку или всерьез мысленно повторяю я.
- Ты своему что внушаешь? – интересуется он.
- А? Нос почесать, - откликаюсь я и мельком оглядываю остановку, на месте ли еще моя «жертва»? Мужик в зеленой куртке разговаривает по мобильному. Я снова поворачиваюсь и продолжаю свою мантру: «Поцелуй меня... Поцелуй меня»…
- Ииииес! – вопит он и подпрыгивает так, что чуть не падает с лавки. Я еле успеваю ухватить его за воротник.
- Получилось! – радостно сообщает он и, быстро наклонившись, чмокает меня в губы.
«Получилось» - мысленно соглашаюсь я.

еще в комментах